Читаем Разбитая музыка полностью

Учителей в школе всего двое. Это директор мистер Старридж, несколько суровый, но добрый человек шестидесяти с чем-то лет, который собирается уходить на пенсию в следующем году, и миссис Эндерс, сварливая, хотя в целом дружелюбная старая дева. Она недавно переехала из Кесвика, где ей «досаждали толпы летних туристов», которые налетают на город как саранча, в своих походных ботинках и ветровках с капюшонами. Она предпочитает жить в такой глуши, как Трелкелд, тихо и уютно расположившийся у подножия гор. Мистер Старридж работает здесь со времен Второй мировой войны, и сдержанные, серые тона его волос и одежды в сочетании с угловатыми чертами его лица дают ощущение, что он высечен из того же сухого серого камня, что и школьные стены. Здешние школьники кажутся очень гармоничными и счастливыми детьми. Легко представить себе, что они останутся в этой долине навсегда, будут вести незамысловатую деревенскую жизнь и смотреть на загруженную транспортом дорогу в Кесвик, со спокойным безразличием пожимая плечами. Я очень скоро начинаю любить это место и каждый вечер после школы отправляюсь гулять по горам. Поднимаясь по склону, я оборачиваюсь на каждом шагу, чтобы посмотреть на молчаливую долину, которая расстилается внизу, под пролетающими облаками.

По выходным я возвращаюсь в Ньюкасл, провожу вечер пятницы вдвоем с Меган, а субботними вечерами за десять фунтов играю с Phoenix в каком-нибудь рабочем клубе. В воскресенье днем я выступаю с биг-бэндом в Университетском театре, а потом еду через Пеннинские горы обратно в свое камберлендское захолустье. Воскресными вечерами горная дорога обычно пуста, и после крутого подъема, который заканчивается в Эмблсайде, идет непрерывный извилистый спуск длиной в пятнадцать миль. Угол наклона здесь как раз такой, что можно выключить мотор, поднять крышу и всю дорогу до Пенрита свободно катиться, используя только ручной тормоз. Я накопил достаточно денег, чтобы купить новую машину, и теперь мне кажется, что я плыву на сухопутной яхте. Я радуюсь ветру, который дует мне в лицо, и пробивающимся сквозь облака лучам заходящего солнца, и тому, что машина беззвучно катится всю дорогу вниз, к расстилающейся в ожидании долине.

Моя педагогическая практика прошла успешно, в значительной степени благодаря тому, что я понравился мистеру Старриджу. Он настолько доволен мной, что приглашает меня на постоянную работу начиная со следующей осени. Он говорит мне, что детям я тоже нравлюсь. Я очень польщен и благодарю его за похвалы, но прошу, чтобы он дал мне время обдумать предложение. Этим вечером я взбираюсь на Клаф-Хед. Оказавшись на вершине хребта, я оборачиваюсь, и вся моя жизнь расстилается передо мной, как долина, которая виднеется внизу. Я стану старым, как мистер Старридж, деревенским учителем, седым и сутулым, с потертыми кожаными заплатками на локтях пиджака. Вечерами я буду возвращаться в свой каменный дом на склоне горы, а постаревшая Меган будет поджидать меня в саду. У входа в наш дом будут расти розы и петунии, в гостиной будет гореть камин. Здесь будут мои книги, моя музыка, умиротворенная, больше не вызывающая волнения и тревог и не обремененная ни тщеславием, ни амбициями. Каким бы привлекательным ни представлялся мне этот образ будущего, как бы он ни отличался от сурового индустриального пейзажа моего детства, он завораживает меня только на одно мгновение, а потом исчезает. Я знаю, какой ответ я дам директору школы, и, когда наступает вечер, с легким сердцем спускаюсь обратно в деревню.

Дневниковая запись. Лето 1973 года

Может быть, это заметно в ее рассеянном взгляде из открытого окна, может быть, в том отсутствующем выражении, которое на мгновение появляется на ее лице, когда обращаешься к ней, а может быть, в той опасливой интонации, с которой она тебе отвечает, или в тонкостях прикосновений, запахов, вкуса ее кожи у тебя на языке, или в ощущениях какого-то неизвестного шестого чувства, но когда любовь прошла, сигналы ее окончания сильнее, чем желание их не замечать, если только у тебя достаточно воли и решимости, чтобы осознать, что происходит. Но мы, разумеется, гоним от себя подобные мысли, они раздражают нас, как будто не имеют никакого значения и явились к нам непрошеными гостями.

«Не теперь», — отмахиваемся мы, и придумываем пустые отговорки, чтобы не давать им хода, убеждая себя, что у пас есть более важные и неотложные дела. Но мысли никуда не исчезают, они забиваются в какой-нибудь угол вашего сознания и тревожат, и мучают вас, заставляют вас задавать себе самые болезненные вопросы в ночной тишине, когда она спит и лицо ее похоже на лицо ребенка… Она выглядит такой красивой и беззащитной, ее губы слегка приоткрыты, а волосы разметались по подушке, но когда ты протягиваешь руку и дотрагиваешься до нее, она, не просыпаясь, отворачивается к окну, и вопросы начинают звучать с новой силой, и ты не можешь уснуть…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное