Разбитое небо

— Так. Допустим, завещания на самом деле нет. Что вы выигрываете?

— Вы смеетесь? Если окажется, что мужа заказали Людмила с сыном, я просто прихожу и получаю наследство, они идут под суд. А вы оправданы и свободны.

— Мысль примерно ясна, — встал Полунин. — Я должен подумать, посоветоваться. Ничего не обещаю, но может, получится кого-то попросить вас выслушать. Пока прощаемся.

Он приехал домой. Полночи прокручивал в голове то, что услышал. Затем позвонил Игорю:

— Жду тебя утром. Часов в восемь. Есть информация.

Часть восьмая

Жизнь Тамары Васильевой

Тамара лежала в темной комнате на кровати и напряженно смотрела в серый просвет между шторами. Руки и ноги, как обычно, гудели от усталости, а чертов мозг все еще ясный и не собирается, похоже, отключиться и отпустить ее в сон. И так всю ее жизнь. Куда ни ткнешь — в любой год, месяц, день, — везде одно и то же. Тяжелое, безрадостное, безнадежное существование. Даже в детстве, вернее, именно тогда, когда Тамара начала осознавать степень своей зависимости и заброшенности. Родители, всегда угрюмые, усталые, ничего хорошего не ожидающие, ее почти не замечали. Мать ставила перед ней тарелку невкусного картофельного супа… Бедная, вообще-то, мама. Она больше ничего готовить не умела или не пыталась, потому что не из чего было. Она и на женщину была не очень похожа со своей крупной костлявой фигурой и полным безразличием к внешности. У нее не было интересов, желаний, потребности что-то узнать. Мать хотела только тишины. Она по этой причине учила ребенка не говорить, а молчать. Как бы она удивилась, если бы Тамара сказала, что ей не нравится безвкусный пустой суп… Отца они обе видели редко: он был дальнобойщиком, дома в основном спал. Однажды не приехал: разбился в дороге. Мать перемены в жизни вроде бы даже не заметила. Только стала носить черный платок.

Тамара окончила школу, устроилась уборщицей в магазин. И однажды обнаружила мать у открытой духовки газовой плиты. Газ был включен, горелки она не зажгла. На похоронах Тамару мучила одна мысль. Откуда мама узнала о таком способе умереть: она ведь ничем не интересовалась, жила как автомат. Неужели всю свою бессмысленную жизнь она искала и наконец нашла способ освободиться… Зачем, ну зачем такие люди рожают детей? Чтобы в жизни было еще больше безнадежности? Чтобы кто-то и после них тащил эту лямку уныния и печали?..

Тамара внешне очень похожа на мать. И да, она тоже любит тишину. Она никому не доверяет, сжимается в душе при словах «семья» и «муж», «дети». Но у нее это не рабство, как у матери. У Тамары это протест. Ни одного хорошего воспоминания о редких мужчинах в ее жизни. Хотя нет, она чувствовала удовлетворение, прощаясь с каждым навсегда. Так она возвращалась к себе.

Тамара долго не признавалась в этом себе, но с Георгием у нее что-то другое. Еще не зависимость, как у женщин, способных на любовь или хотя бы привязанность, но уже не каменное безразличие. Но эта мысль для нее токсична, она не станет ее развивать. Не сейчас, когда она его так страшно предала. Нет, она не жалеет, что разрушила их тайну, его алиби. Если он совершил такое дикое преступление — пусть ответит. Но как узнать точно, если веры никому нет. Кому-то понадобится выполнить план раскрываемости, и Георгия с легкостью заметут и отправят… Да, и на пожизненное могут. Это столько стоит. Муки и гибель нежного ангелочка, которого Тамара увидела на фото в телефоне Кати. Нельзя сказать, что она не любит детей, — она их просто не видит. Но вот — посмотрела, и в ней кто-то или что-то заныло, завыло волчицей. И она не может перестать слышать этот вой. Наверное, это заныли ее убитые женственность и материнство.

Утром Георгий должен выйти на работу. Значит, сейчас в пути. Если пожелает вернуться сюда. Он даже не сказал ей, что у него там за родня. Просто попросил собрать хорошей и вкусной еды — так, чтобы приготовить можно было, и оставить надолго как запас. Сказал, чтобы обязательно была красная икра, мандарины и пирожные с ванильным кремом. Может, кто-то у него болеет. А может, вообще женщина, которую он любит в отличие от нее, Тамары. Да, это скорее всего.

Он открыл дверь своим ключом часа в три ночи. Не вошел к ней в спальню поздороваться, хотя видел, конечно, что она дома. У них нет этих нежностей — здороваться, прощаться. Тамара по-прежнему лежала неподвижно. Слышала, как Гоша возится в прихожей, потом долго моется в ванной. В кухне открыл холодильник. Стукнула бутылка о стол. Тамара поднялась. Надела свой домашний халат немаркого защитного цвета в мелкий черный горошек. Фасон типа шинель, только из ситца. По дороге в кухню зашла в ванную: умылась, почистила зубы. Это все ее сборы в любом случае.

— Привет, — сказал Георгий, когда она вошла. — Присоединяйся. Выпьем за встречу, пока до утра время есть, и можно поспать. Я иначе не засну.

— Давай я что-то разогрею. У меня обед полный есть.

— Не, не надо, — сказал он. — Сыт. И не хлебом единым, как говорится. А человеческой дурью и грязью.