Разбитое зеркало. Как обрести целостность

Вспоминая о том, что слова, составляющие термин «психопатология», означают «проявление страданий души», мы осознаём, что наружу просачивается кризис историй, конфликт мифов и противостояние сторон, которые соревнуются за полноправное владение душой. Я не из простого любопытства занялся исследованием этого извержения из недр своего существа, мне предстояло либо угомонить этот бунт, либо умереть. Мария-Луиза фон Франц любила повторять средневековый афоризм: «Страдание – самый быстроногий конь, несущий к совершенству». Я не совсем согласен с утверждением о совершенстве, но уверен, что страдание приковывает к себе наше внимание. Долгое время после переезда в Цюрих я не до конца понимал, что я там делаю, но все же шёл по следу из хлебных крошек через тёмную чащу, и наконец он вывел меня к затейливому узору из смертей и перерождений, внезапных озарений и постоянного противоборства с самим собой и моими незавершёнными делами. Раз всерьёз начавшись, эта работа никогда не прекращается. А если не начнётся, то с жизнью будет покончено, и нам останется только плестись по дороге, постоянно сходя с неё и возвращаясь на то же самое место.

Как только история, которая завела нас в такую даль, изживёт себя, после того как мы устанем от тщетных попыток воскресить в ней былую притягательную силу, мы обнаружим себя в ужасающем «между», в голой пустоши. Здесь нам придётся сложнее всего, потому что без карты мы будем блуждать в пространстве между историями, между богами и между сложившимися представлениями о себе и о мире. Даже когда адаптивные механизмы позволяли создавать вокруг себя всего лишь дешёвую имитацию жизни, они всё равно помогали обрести ясность, определённость и выполнять знакомые команды. Не будь их, мы бы захлебнулись в тревоге или оцепенели бы от депрессии. Мне на ум приходят два примечательных случая, когда я приходил на сеанс к аналитику, садился напротив него, старался подобрать слова, путаясь в своих гордиевых узлах, а потом, так ничего и не сказав, вежливо прощался до следующего сеанса. А однажды, когда я проходил через заключительный этап устных экзаменов перед защитой диплома и меня в течение восьми часов испытывали специалисты разных областей, мой аналитик сказал: «Знаете, вам бы пошло на пользу перестать читать книги». А в другой раз он дал совет: «Садитесь на трамвай, доезжайте до конечной на любом из четырнадцати цюрихских маршрутов, сойдите и прогуляйтесь по лесу. Мать-природа исцелит вас». У большинства, почти у каждого, в жизни бывают периоды полного опустошения. И всё, что остаётся делать – это продолжать двигаться дальше. Как говорил Черчилль, если вдруг окажешься в тёмном лесу, иди и не останавливайся. Юнг был убеждён, что на дне каждой депрессии – а у каждой депрессии есть дно – человек находит задачу, выполнение которой поворачивает его жизнь в новом направлении. Так же я, как и множество других, получил чёткие указания, заглянув в свои самые тёмные душевные омуты.

Накрепко усвоив бессилие детства и до сих пор успешно избегая всевозможных жизненных испытаний, мы не можем поверить, что нашего запаса сил и прочности хватит на смерть и перерождение. (Я называю это «муа-комплексом», от французского «moi», то есть «я».) Чутье мне подсказывало, что я оказался в нужном месте и делал то, что должно, хотя окружающие не могли этого понять. Только оказавшись в одиночестве в этом пространстве, ты встречаешься с душой. Она будто ведёт тебя за руку. Альбер Камю так описал эту встречу: «Посреди зимы я обнаружил у себя внутри вечное лето. И это осчастливило меня. Мне стало ясно, что, как бы сильно ни подавлял меня окружающий мир, некая внутренняя могучая и светлая сила снова вытянет меня наверх».

Когда человек исполняется ощущением присутствия внутри себя чего-то, что по собственной воле целенаправленно вытягивает его наверх, его отношение начинает меняться. И тогда он получает приглашение начать доверительные отношения. Но доверие всегда сопряжено с риском. Помню, как на четвёртом году жизни в Цюрихе после сеанса психоанализа мне снова приснился сон, в котором повторился этот посыл. Если я провёл здесь уже четыре года, значит, я со всей определённостью был предан делу и старательно трудился, но всё же меня никак не покидало назойливое ощущение, возможно, сомнение, которое из укромного уголка нашёптывало: «Всё это глупости». Но я не мог опровергнуть того, что видел. Мы не можем сознательно выбирать сны или ими управлять. Это нечто приходит к нам, как неведомый гость. Внутреннее противостояние с таинственным Другим, дождавшееся своего выхода. И в это мгновение внутри меня что-то изменилось, образно говоря: убеждённость разума превратилась в чувственный опыт сердца. В этот момент я тоже обнаружил внутри себя вечное лето.