Разбитые. Как закалялась сталь (СИ)

Он холодный, он такой холодный —На его ресницах снег не тает.У природы нет плохой погоды,Но его природа непростая.Я и он — по-разному ранимы.Близость не подходит для далёких —И когда он, всё-таки, обнимет,Я умру от воспаленья лёгких.Сола Монова

— Ты сейчас серьёзно, Паркинсон, магловский кабак? В разгар учебного дня? Ты бы ещё меня в Годриковую Впадину пригласила поболтать, — произнёс Теодор.

Ответа не последовало. И то ли из-за шума музыки, то ли брюнетка вправду не захотела отвечать, но Нотт напрягся, стараясь уловить хоть какую-то её реакцию

— Ты изменилась намного больше, чем я думал.

Конечно же метка изменила всех их, но Тео надеялся, что Пэнс это заденет в меньшей степени. Она стала мрачной и угрюмой. Перестала огрызаться с другими учениками, больше времени стала проводить в своей комнате и почти ни с кем не общалась. Нотт чувствовал в этом свою вину. Он не смог уберечь её, не смог предотвратить катастрофу.

— Это хорошо или плохо? — наконец-то ответила девушка, даже не взглянув на него.

— Это нормально, — сухо ответил слизеринец.

Тяжело вздохнув, Пэнси закатила глаза. Теодор Нотт всегда был для юной девушки загадочным подводным камнем холодного моря, и странно было, наверное, сравнивать его с морозом, но он всегда напоминал ей первый снег: такой же неожиданный… и противный.

Однако, несмотря на всё это, он был её другом. Настоящим другом.

— Не косись на меня так, Пэнси. Я прекрасно знаю, что ты хочешь услышать. А если быть точнее, то о ком.

Все их разговоры зачастую сводились к Малфою. Это раздражало всегда, но в последнее время больше, чем обычно. Неразделённые чувства к девушке мешали Теодору нормально общаться с ней. Пэнси же ничего не замечала, думая только о Драко.

— Знаешь, наверное, это была плохая идея. Разговор не получится. Я пойду, — Паркинсон недовольно поджала губы. С Тео было сложно. Их характеры не могли спокойно уживаться, поэтому без ссор не обходилось.

— Ты сама позвала меня сюда. Говори, раз уже прогуляли занятия, — на лице парня отразилось замешательство и задумчивость, словно он хотел сказать что-то совершенное иное, но его плотно сжатые губы дали понять, что больше Тео не проронит ни слова.

Помолчав с минуту, Паркинсон тихо проговорила:

— Мне не хватает тебя, — они так давно не общались по-дружески. Пэнси надеялась, что Тео догадается о том, что на самом деле это означало: «Я хочу полюбить тебя, только дай мне время».

Теодор молчал. Пэнси вздохнула, встала с сиденья и сделала шаг назад. Потом ещё один. И ещё.

— Ты хоть определись от кого бежишь: от гнева пожирателей или от любви к Малфою, — громко крикнул вслед Нотт, однако было поздно. В пабе её больше не было.

Теодор уронил голову на руки. У него было два лица. Одно — для общества, для посторонних взглядов, для всех желающих на него посмотреть. Второе — настоящее, которое получалось показывать только друзьям. Честность — не условие их связи, дело не в этом, просто искренний, естественный Тео — порой единственное, что помогало им продолжать общение. Тот самый Тео, которого он не мог показать остальным людям: живой, нуждающийся в компании близкого человека, не такой уж идеально правильный, не хладнокровный сердцеед, которому всё нипочём.

ㅤㅤ ㅤ

Трудно это осмыслить, но слова этих двух Ноттов практически противоречили друг другу, и если не отделять одно от другого, то слишком легко запутаться. Собственно, это с Пэнси и происходило всякий раз, когда они оба находились в чьём-то обществе, и она вынуждена была наблюдать в нём совершенно чужого Теодора. Не того, кто признавал её лучшим событием в своей жизни. Того, кто самодостаточен настолько, что чужие головы для него — вполне пригодный паркет в зале успеха.

ㅤㅤ ㅤ

И каждый раз, когда он подсаживался к ней в гостиной Слизерина, она встречала его холодом, который объяснялся тем, что Пэнси не хотела стать той, на кого он однажды наступит. Она ещё не знала, но именно на неё Тео просто не способен наступить. Ему приходилось налегать на огневиски, чтобы найти своё искреннее лицо, которое объяснило бы ей: она — исключение из всех тех правил его жизни, что он громогласно внушал другим.

ㅤㅤ ㅤ

— В нашем мире так не бывает, но я всё ещё мечтаю о человеке, которому буду верить так же свободно, как себе, — сказала недавно Паркинсон, избегая его взгляда.

ㅤㅤ ㅤ

— Знаешь, почему мне трудно это слышать? — отозвался Теодор, с громким хлопком поставив пустой стакан на стол. — Потому что я такого человека нашёл. И у нас с ней это оказалось не взаимно.

ㅤㅤ ㅤ

Он заменил бы её, сдал бы её место внутри себя в аренду другой, но его не привлекали менее умные, сколь бы красивыми они ни были. В Пэнси для него оставалось что-то родное, чего в семье по крови он до сих пор не нашёл, и если однажды она с этим же холодом простится с ним ради кого-то другого, Тео толком вообразить не мог, как ему это перетерпеть. Он сам пытался выполнить эту ампутацию однажды. Еле выбрался из этой чёрной полосы, обратно не хотел.

ㅤㅤ ㅤ

— Знаешь, почему тебе трудно заставить её верить тебе? Потому что в стремлении нравиться абсолютно всем, а не только ей, ты теряешь её.