Разбитые сердца

В мою душу начали закрадываться некоторые холодные сомнения. Генрих был крайне коварным, но одновременно, как это ни трудносовместимо, и сентиментальным. Он мог воспользоваться такой возможностью для примирения с Ричардом, и тогда одним из его условий был бы разрыв со мной. Да и самому Ричарду следовало проявить уступчивость и укротить свой нрав, чтобы получить возможность приехать в Англию. Перемирие с отцом, женитьба из политических соображений на сестре юного короля Франции — вполне может случиться, что Ричард не заглянет в мое убежище. Но не минует своего. Что ж, такая перемена разумна и полезна. Не стоит на него сердиться. Я ненавидела Генриха, ненавидела принцессу Алис, но любила Ричарда. И если его новые убеждения пойдут ему на пользу — а я была уверена в этом, — я приветствовала бы их, одновременно думая о том, надолго ли такая метаморфоза. На восьмой день, рано утром, когда я завтракала, Николай из Саксхема, считавшийся моим личным врачом, но фактически мой тюремщик, распахнул дверь в мою комнату и, изобразив на лице выражение полной непричастности ко всем мелким жестокостям и лишениям, которым ему так нравилось меня подвергать, объявил:

— Принц Ричард, герцог Аквитанский.

Я вскочила, взволнованная, как девчонка, и с куском хлеба в руках успела сделать лишь пару шагов к двери, как в комнату вошел Ричард.

— Мама! — проговорил он, подходя и опускаясь на колени. Он взял мою руку в свои и, целуя ее со всех сторон, улыбался мне. — Слава Богу — ты ничуть не изменилась, не постарела ни на день.

Я моргала, сдерживая слезы.

— Ты как будто тоже, Ричард. Ну-ка, поднимись, дай посмотреть на тебя.

Он был действительно великолепен. Уже тогда менестрели и миннезингеры складывали о нем песни, и с того самого времени он стал героем многочисленных историй и легенд. И все это была чистая правда. Меня трудно удивить мужской красотой. Детство мое проходило среди рослых красивых рыцарей. Мой дед, Вильгельм Аквитанский, считался красивейшим мужчиной своего времени, дядя Роберт, правивший Антиохией, с которым я постоянно виделась во время крестового похода, сопровождая первого мужа, также производил потрясающее впечатление. Даже Генрих Плантагенет в молодости, когда он привлек мое внимание и завладел моим воображением, и выглядел, и держал себя соответственно. Но мой сын затмил всех. Когда я видела его в последний раз — тогда ему был двадцать один год, — его фигура и красота только формировались. Теперь передо мной предстал закаленный, зрелый тридцатидвухлетний мужчина, на голову выше меня — а я была не маленькой, — с широкими квадратными плечами, узкими мускулистыми бедрами, как у породистой собаки, с рыжими волосами и бородой чистого золота, как все анжуйцы, со смуглой кожей, прекрасным точеным лицом и сине-серо-зелеными глазами, менявшими цвет, как море. Поистине великолепнейший мужчина! И мой сын.

— Мне очень жаль, что я помешал тебе завтракать, — извинился он.

— Ричард, — возразила я, — видеть тебя для меня важнее всяких завтраков. Одиннадцать лет… Из мальчика ты превратился в мужчину. Целых одиннадцать лет!

— Да, да, — проговорил он несколько поспешно, словно ожидая упреков. — Мне следовало приехать, и я собирался, но каждый раз этому что-нибудь мешало. Я писал тебе…

— Я всегда получала твои письма.

— А я твои. И твой подарок получил. — Он указал на перчатки, сшитые мною из замши и расшитые жемчугом. Похоже, они были у него единственной по-настоящему добротной вещью. Если бы Ричард снял с себя одежду и бросил ее в угол, вполне можно было бы подумать, что ее забыл какой-нибудь лучник. На фоне поношенных, потертых кожаных штанов и куртки роскошные перчатки казались совершенно неуместными. Однако одежда не имела для него никакого значения. Ему было не нужно подчеркивать костюмом титул или положение — ни в одной компании он не остался бы незамеченным и недооцененным.

Глядя на него, я понимала, что за теплом встречи, за радостным волнением этого момента стояло что-то иное. Белки его глаз были испещрены красными нитями, а на шее сильно пульсировала жилка. Мне были знакомы эти свидетельства сдерживаемой озабоченности. Соединив их с внезапным визитом ко мне — да еще в конце недели, — я решила, что он снова поссорился с отцом. В своем эгоизме я сочла, что, возможно, причина конфликта в том, приглашать или не приглашать меня на свадьбу. Может быть, Генрих не хотел этого, а Ричард наоборот. Произошла ссора, за которой последовал этот визит ранним утром. Версия была правдоподобной. Что ж, буду стоять на том, что не поеду на свадьбу, так как чувствую себя недостаточно хорошо. В конце концов, в свои шестьдесят лет я уже считаюсь инвалидом!

— Мне надо поговорить с тобой, мама, — произнес Ричард и зашагал взад и вперед по комнате, то и дело ударяя перчатками по другой руке.

— Мне известно о твоей свадьбе, — желая ему помочь, заметила я.

Он резко повернулся.

— Так, значит, ты знаешь, в чем дело?