Разбитые сердца

Вид сына внушал мне смутное опасение за его здоровье — впервые за все время. Скука и безграничное нетерпение, которое ему приходилось, по крайней мере отчасти, обуздывать, изнурили его больше, чем любые физические усилия. На его лице были написаны усталость и напряжение, почти смятение. Я уже не раз убеждалась в том, что в подобных случаях Ричард обращался только ко мне, и, подозревая, что он пришел с какой-то просьбой, была готова выполнить ее без вопросов и колебаний.

— Тебе известно — не так ли? — что я намерен отправиться в Палестину, как только соберу людей и достаточное количество снаряжения. Я только что виделся с Лонгшамом и Хью Даремским, они отправляются собирать деньги. Лонгшам разработал грандиозный план использования для этой цели еврейского бунта в Йорке — но сейчас я не буду вдаваться в подробности. Если ты согласишься выполнить мою просьбу, — он непроизвольно указал на меня пальцем, — то сможешь быстро добыть для меня значительную сумму. Не отрицаю, что это связано с некоторыми неудобствами.

«Мои драгоценности», — подумала я, почувствовав укол боли. Какой абсурд! Я была увешана французскими драгоценностями, как церковный алтарь, но после развода с Людовиком у меня все отняли, и я пришла к Генриху ни с чем, как паршивая собака последнего лудильщика. Когда я стала королевой Англии, Генрих снова увешал меня бриллиантами. А потом все отобрал. Кое-что мне недавно вернули, и вот теперь…

— Мои драгоценности? К счастью, я еще не приобрела привычки носить их! Несколько лучших вещей пропали. Но то, что осталось, — к твоим услугам, Ричард.

На его напряженном лице появилась ребяческая улыбка, хотя и не вполне искренняя.

— Пока я не прошу твоих украшений, хотя может дойти и до этого! Я предпочел бы сохранить их до того дня, когда мы вместе въедем верхом в Иерусалим. Помнишь? Нет, мама, сейчас я прошу о подвиге воли и — в значительной мере — дипломатии.

Неловкая, мальчишеская улыбка, вкрадчивый голос, произнесший это «Помнишь?», и столь необычное для него нервное поглаживание бороды озадачили меня и привели в замешательство. О чем он хочет меня просить?

— Я хочу, чтобы ты отправилась в Наварру — в Памплону.

— Матерь Божия! — вырвалось у меня. — Ничего себе путешествие для женщины моего возраста! — Но я отреагировала так лишь потому, что эта фраза сформировалась первой — до такой степени я разволновалась. Мысли в моей голове буквально заметались. Да, это действительно целое путешествие, но если бы Ричард знал что-нибудь обо мне, то должен был знать и то, что я очень любила путешествовать. Неужели после стольких лет плена у меня есть возможность куда-то поехать?.. Нет, это не простое путешествие, а поручение, смысл которого заставляет его колебаться и скрытничать. Надеюсь, он не намеревается выдать меня замуж за Санчо? А вдруг? Не боится ли он меня втайне? А может быть, Ричард ненавидит меня так же, как ненавидели Людовик и Генрих? Уж не задумал ли он какой-нибудь хитрый ход, чтобы избавиться от меня? Я откажу сыну… Достаточно я натерпелась от мужей! Уеду в какое-нибудь небольшое имение и заживу там, пусть даже как простая крестьянка.

— Да, — согласился Ричард. — Это настоящее путешествие, но оно составляет лишь малую часть того, что тебе предстоит! Когда ты туда приедешь…

— Бога ради, говори прямо, Ричард. Что я должна сделать в Наварре?

— Вы должны заверить Санчо в том, что у меня самые серьезные и благородные намерения в отношении его дочери, и убедить его немедленно прислать мне денег. Пока я не могу жениться на ней, у меня просто нет времени. Но я выполню свое обещание, как только закончу организацию похода, а для этого мне нужны деньги. Если ты поедешь туда, скажешь ему об этом, привезешь ее сюда, чтобы мы могли познакомиться, и заручишься его согласием немедленно выслать деньги, я буду тебе вечно благодарен.

У меня вдруг задергались руки, словно отделившись от тела, и заколыхались в воздухе перед моим лицом. «Истерика», — подумала я и крепко вцепилась в колени.

— Ты хочешь жениться на одной из дочерей Санчо? На которой же, на Бланш или на Беренгарии?

— На Беренгарии… если это можно устроить.

— Но, Ричард, во имя неба, почему? Ты теперь свободен, ты король Англии, лорд Аквитании и можешь жениться на любой из принцесс христианского мира. — Моя голова лопалась от вспенившихся в ней мыслей, я словно ощупью собирала какие-то разрозненные факты. Так бедняк старается выловить в пене разбивающихся о берег волн прибитое ими бревно. — Ее мать была сумасшедшей! Я хорошо помню — когда моя крестница, Мари-Мод, выходила замуж в Лиможе, а было это, наверное, лет двадцать назад, все сплетни в будуаре вертелись вокруг королевы Наваррской, зачавшей ребенка в здравом уме, а родившей во время припадка безумия. А еще я слышала, что Беренгария невероятно красива. Ричард, она красавица, ей уже двадцать лет, а она даже не помолвлена! Это тебе ни о чем не говорит? Она, вероятно, тоже душевнобольная.

— Да будь она такой же психопаткой, как Гедейра…