Разбитый глаз (ЛП)

  «Я говорю о твоем мертвом агенте. Cacciato. Мы его не устраняем. Понимаешь?"

  «Почему вы настаиваете на том, чтобы сказать мне это?»

  «Потому что мы не хотим ошибки. Как дело в Гданьске. Слишком много было поставлено на карту и слишком много неверных шагов. С обеих сторон."

  Хэнли ничего не сказал.

  «Мы не хотим возмездия, как это было после Гданьска. Это не было нашей работой ».

  «Я должен тебе верить?»

  "Да." Мягко. «Видите ли, они прислали меня. Я никогда не выхожу из посольства. Через некоторое время, Хэнли, я пойду домой. Я почувствовал облегчение ». Голос был глухим, обращенным сам на себя. "Я болею. Я знаю, что вы это видите, что вы будете докладывать об этом. Не важно." Он молчал. «Я не имею значения».

  Хэнли ничего не сказал.

  «Важно, чтобы мы не поняли друг друга неправильно», - снова сказал Совет.

  "Где Фелкер?"

  «Мне не разрешается говорить ни о чем, кроме этого. Мы не убивали Каччато ».

  «Но вы воспитали Фелкера».

  «Это была ошибка», - резко сказал россиянин.

  «И теперь у тебя есть Фелкер».

  «Вы можете верить во что хотите».

  «Но Фелкер - часть проблемы смерти Каччато». Сказано почти небрежно, лукаво.

  «Я этого не знаю, - сказал Белушка.

  Хэнли был озадачен; Белушка может говорить правду, и это было бы самым загадочным аспектом из всех.

  «Ты им это скажешь? В секции R? " - сказала Белушка, тяжело дыша.

  «Возможно», - сказал Хэнли. Он сразу понял, что это была обычная реакция Деверо, когда его настаивали на конкретном ответе или обязательстве. Деверо никогда не отвечал, кроме как в свое время, и никогда не объяснял. Он никогда не принимал отведенную ему роль.

  - Хорошо, Хэнли, - тяжело сказала Белушка. «Я передаю вам это послание, и это правда; если вы не решите отвечать, тогда это будет на вашей голове. Если вы начнете с нами войну из-за этого, если вы убьете наших агентов, мы убьем ваших ».

  «Хорошо, - сказал Хэнли. Он ни на что не согласился. Он потянулся к ручке машины, и дверь открыл молодой водитель, который стоял снаружи и ждал завершения разговора.

  "Ой." Хэнли повернулся на сиденье к Белушке. "Одна вещь. Кто следует за мной на обед, чтобы посмотреть, что я ем? Почему это важно? »

  Белушка улыбнулась. «Как ты думаешь, почему кто-то следует за тобой, Хэнли?»

  Хэнли моргнул и ничего не сказал.

  «Возможно, - сказала Белушка, - они уже есть».

  9

  ПАРИЖ

  Жанна Клермон была совершенно уверена, что ее не соблюдали, особенно Мэннинг, но правила требовали определенных процедур. Она вошла в серый пятиэтажный жилой дом в шесть часов и подождала десять минут, пока не отворилась дверь, ведущая в маленький садик позади нее. Она последовала за своим кондуктором через заднюю часть здания к красному зданию на противоположной улице, улице Thénard. Они молча поднялись по пяти пролетам в чердачные комнаты и пожали друг другу руки в формальной парижской манере только у дверей.

  Когда она вошла в нижнюю комнату, Ле Кок был у окна, глядя на город.

  Она подошла к нему и протянула руку, и он пожал ее; они могли быть коллегами по работе, встречающимися утром на заводе. Следы буржуазии оставались всегда, даже в радикалах.

  "Ты опоздал."

  «Я пришла вовремя, - сказала Жанна Клермон, садясь на деревянный стул. Большая комната с низким потолком плохо освещалась единственной тусклой лампочкой, свисавшей над раковиной в задней части комнаты. Он был покрыт пылью и старыми картинами; Когда-то это была мастерская художника, но художник умер без гроша в кармане и не был обнаружен. В любом случае его картины были довольно плохими, и Ле Кок не видел причин избавляться от них. Некоторые в камере иногда по воскресеньям брали какие-то фотографии на набережные Сены и продавали их туристам. Ле Кок не одобрял этого - это казалось средним классом - но он не вмешивался.

  «В любом случае, как у него дела?»

  «Идет», - сказала она.

  «Он занимался с тобой любовью?»

  «Это не важно. Не для вас."

  «Все важно, Жанна, ты это знаешь. Я не прошу вас по какой-то похотливой причине, уверяю вас. Я ... пытаюсь оценить степень его доверия к тебе.

  Она молча смотрела на Ле Кока, пока он не вышел из тени. В полумраке он стоял перед ней: высокий, с лицом, искаженным ярко-красным шрамом, который пересекал его левую щеку, по-разному натягивая кожу, прямо через глазницу. Долгое время он ничего не носил в розетке, говоря о стеклянном глазу как о тщеславии. Но ужас его внешности - усиленный безглазой глазницей, которая, казалось, смотрела на тех, с кем он сталкивался, с большим обвинением, чем его здоровый правый глаз, - наконец заставил его товарищей убедить его в том, что небольшое тщеславие можно терпеть. причина.

  Теперь его взгляд был искажен, когда он пристально смотрел на нее своим сверкающим правым глазом. Он двинулся к ней, волоча за собой сломанные, исцеленные остатки правой ноги.