Разбитый глаз (ЛП)

  «Все, что вы предлагаете, не может быть правдой, - сказал Хэнли слабым голосом.

  «Если это не так, то Мэннинг жив, Фелкер мертв, а Каччато нет. Теперь ты не доверяешь Тинкертой, и миссис Нойман тоже. Деверо говорил тихо, но голос его был ясным, ровным, и от самой этой ясности слова падали одно за другим, как звон колокольчика. «Компьютер гнил, и у вас было шесть месяцев, чтобы выяснить, почему, но вы не можете этого сделать. Итак, вы вернули меня в поле, чтобы я делал работу задом наперед ».

  «И выяснить, почему был убит Мэннинг».

  "Да." На мгновение послышалось только потрескивание лески. «И почему его пришлось убить сейчас».

  Хэнли внезапно испугался; его чувства были настороже; адреналин хлынул через него. Что-то в тоне голоса Деверо изменилось.

  "Теперь? Вы имеете в виду, что время тоже должно быть фактором?

  «Да», - сказал Деверо. «Это единственная часть всего, имеющая хоть какой-то смысл».

  «Но сколько там времени?»

  «Не знаю, - сказал Деверо. «Но это не может быть очень много. Пока не произойдет то, что должно случиться. Иначе они бы не увезли Мэннинга ».

  19

  СИМЕОН

  Симеон медленно двинулся вдоль коричневой брезентовой перегородки на стене в большой комнате. Музей Центра Помпиду не был переполнен; Особого интереса выставка не вызвала. На стенах висели фотографии, сделанные почти сорок лет назад, на которых были показаны высадки кораблей союзников в Нормандии и последующие празднования в маленьких деревнях вдоль побережья, освобожденных после пяти лет нацистской пяты. 6 июня 1944 г .; Симеон вспомнил тот день, вспомнил новости, пришедшие по радио от Би-би-си. Он думал, что это уловка, пока взрослые не начали праздновать вокруг него в той квартире в Париже, когда его отец принес тайник с коньяком и даже предложил ему выпить. Они были так абсурдно счастливы; его отец повторял снова и снова: « Vive les am & # 233; ricains ».

  Vive les am & # 233; ricains.

  Симеон улыбнулся, его гротескное клоунское лицо было странным противовесом мрачной черно-белой фотографии, установленной на серой циновке перед ним. Это была фотография части побережья Нормандии под названием Омаха-Бич. Тела молодых людей, искривленных смертью, были запечатлены фотографом.

  Симеон хмыкнул, заложив руки за спину, и направился в соседнюю комнату.

  Он был пуст. Во всей комнате была только одна фотография, увеличенная до гигантских размеров. На фотографии был изображен склонившийся в поясе американский солдат, обремененный своими боевыми орудиями, его боевая форма была покрыта грязью, его лицо состарилось из-за того, что он видел и сделал, предлагая шоколадный батончик ребенку в аккуратном, но оборванном виде. одежду, которая несла в руке маленький американский флаг.

  Какой гений связей с общественностью или пропаганды решил на это? Симеон снова улыбнулся. Выставка позабавила его своим грубым идеализмом, чувством романтического приключения, передаваемым в волнующих предложениях, подписывающих каждую трогательную фотографию. Идеализм и военный пыл; все наконец-то блекнет, а что остается, кроме этих сувениров?

  Симеон подумал тогда о своем сыне Давиде, который жил в Руане. Давид однажды поспорил с ним об ужасах ядерной войны в Европе. Давид не помнил войны своего отца. Давид мог позволить себе идеализм, потому что его память не была переполнена воспоминаниями о войне.

  Симеон пришел в музей в развалинах старого квартала Бобур из-за согласованного в то утро сигнала. Когда он выходил из своего многоквартирного дома, в его почтовом ящике лежало письмо. Внутри конверта была почтовая карточка с изображением отвратительной яркой части современного музея, расположившегося в руинах недалеко от старого района Галлеса.

  Время встречи всегда было одинаковым, но не место. Музей был огромен, простираясь на несколько этажей до ресторана на крыше. Симеон должен был обыскать здание снизу вверх, пока они решали, один ли он и можно ли установить контакт.

  Теперь, в этой пустой комнате в задней части выставки на третьем этаже, он увидел другого мужчину.

  Другой мужчина был в старомодном черном пальто и большой черной шляпе, как английский дворецкий. Он медленно пересек комнату, подошел к Симеону и уставился на ту же фотографию. От другого мужчины пахло луком и спиртным; у него было зловонное дыхание, хотя лицо его распухло под черной шляпой.

  "Что означал ваш сигнал?" Его французский был несовершенным, и Симеон временами с трудом понимал его.

  «Что это значит», - сказал Симеон. «У нас было намечено восемнадцать агентов ЦРУ. А теперь вот этот из раздела R. Я не знаю, кто он и зачем пришел. За исключением того, что, должно быть, речь идет о Мэннинг и мадам Клермон.

  «Это осложнение. Это касается нас? »

  Симеон улыбнулся. «Это для вас, чтобы сказать мне, или для меня, чтобы сказать вам?»

  «В этом нет легкомыслия».