Разбой

Рядом, венед воспроизвёл форму с двойным изгибом с притолоки.

– Так, если провести обратное преобразование основного меандра вдоль этого пути, получается…

Самбор нарисовал ещё одну закорючку, зеркальную по отношению к первой, расстегнул ремешок под подбородком, вытянул из-за щеки шлема тросик, потянул за него, отчего что-то внутри его доспехов зашипело, снял шлем, взял его под низ правой рукой, и потёр левой лоб.

– Ты, как тебя? – это было обращено к Гифемунду, самому молодому из археологов. – Давай к входу за Мельдуном, он криптограф!

– То, что он криптограф, не значит, что в криптах разбирается! – с чувством гордости за своё призвание возразил археолог.

– Ты венеда зазвал, ты теперь и отдувайся! – шепнул Осеберт Вульфгару.

– Чего стоишь? – Вульфгар тронул Гифемунда за плечо.

Молодой схоласт покачал головой, но поспешил наверх.

– В древнем письме, направление знака определялось преимущественно соображениями каллиграфии, так что он может быть повёрнут как угодно! – Осфрам историк тоже послюнил палец и нарисовал ещё одну закорючку, повёрнутую под прямым углом.

– Нет, поворот обозначал восходящий или нисходящий звук последующего слога! – возразила Уделл эпиграфистка[251].

Последовал оживлённый семиотический спор, не перешедший в драку только благодаря присутствию клеохронистов. Под звуки полемики, не замедливший с появлением Мельдун криптограф разработал своё прочтение узора на притолоке – к радости археологов, не слюнями на стене, а свинцовым стилосом на бумаге. Историки прекратили распрю, чтобы признать, что все девять знаков с некоторыми натяжками могли быть опознаны как отображения согласных или диакритические пометки для гласных в древнем языке. Более того, знак «Дверь», использовавшийся для согласного «нг» (или «нд», что тоже стало предметом спора), одиноко красовался на верхотуре там, где в кладке полагалось быть замковому камню. Надпись всё равно отказывалась складываться во что-либо осмысленное.

– А если это анаграмма? – наконец спросила Уделл.

– Анаграмма чего? – Осеберт засопел. – У нас даже намёка нет, кто может быть похоронен в этом холме!

– Намёк-то есть, – тихо сказал Гифемунд.

– Громче говори! – поддержал его Вульфгар.

– В «Саге о Хромунде Зловещем» рассказывается, – голос молодого схоласта чуть окреп. – Как Хромунд Грипссон сражался с девятью драуграми из-под девяти могильных холмов, и там называются имена четырёх из девяти: Трейн, Ронгвид, его брат Ха́ддингьяска́ти, и Хальдинг.

– Точно! Трейн, конунг драугров, убил четыреста двадцать воинов мечом, прозванным «Мистильтейн»! – несказанно обрадовался Самбор. – А Кара, возлюбленная Хромунда, обернулась лебедью, чтоб отвлечь Трейна магией!

– Слушай, лебедью она оборачивалась только у в стихах у Хрольфа из Скольмарна, – поправил Осфрам. – А он всё-таки не до Фимбулвинтера жил, если с моим двоюродным дедом успел попьянствовать.

– Да и «Сага о Хромунде» тоже впервые записана уже на излёте тёмных веков, – заметила Уделл.

– Р-р, к-к, н-д, н-н, т-т, – бормотал сквозь усы Мельдун.

– Записана, да! – звонко возразил Гифемунд. – А сложена задолго до того! Язык куда архаичнее!

– Но Трейн, Хальдинг, и так далее – древнетанские имена, а не альвские! – Уделл воинственно тряхнула косами.

– А если альвские имена записали на слух, как танские? – предположил Вульфгар. – Тогда Трейн – это, например, Тарэно, «Высокий», а Ронгвид – Рингванэ, «Краса зимы».

– Рингванэ здесь быть не может, – сказал Мельдун. – Четыре диакритических закорючки, а, е, э, о!

– Может, тут и впрямь лежит сам Трейн, конунг драугров? – Гифемунд прикоснулся к притолоке, пальцем прослеживая очертания знаков. – Т, а, р, э, н, о! Из толщи стены глухо донеслось: «Тук-таки-тук».

– Мы слышали сувальдный[252] замок, – объявил криптограф. – Или я в этом ничего не смыслю.

С глубоким, низким стоном, словно исторгаемым из бездн толпой проклятых духов, дверь распахнулась. Стон продолжался несколько тягуче долгих мгновений. В нём смешались рёв исчадий бездн, никогда не виденных смертным глазом, скрежет роговых наростов на их щупальцах по стеклу, протравленному запретными заклинаниями, и находившиеся за гранью понимания смертных проклятия на мёртвых языках минувших эонов. Прежде чем стихнуть, отзвуки будто прокатились замогильным эхом по усыпанным истлевшими костями закоулкам крипт несчётных мертвецов, простиравшихся на рёсты и рёсты вглубь под поверхностью земного круга.

Вокруг потемнело – примерно треть натриевых ламп перегорела. Сверкнула вспышка трёхглазого фотокитона Дунфриды.

– Снимай! – крикнул товарищу клеохронист.

– Затвор залип! – был ответ.

Другим повезло больше, их фотокитоны защёлкали и застрекотали. Вестовщики и учёные направили свет уцелевших ламп в дверной проём. Дунфрида повернулась к нему спиной, продолжая фотографировать товарищей.

– Кром, – Мельдун криптограф отшатнулся и выхватил меч.

Мысленно укрепляя себя наставлением о несовместимости науки и предрассудка, Осеберт заглянул вовнутрь.