Разбой

Воевода нажал кнопку, смещая центр тяжести «Грани» ближе к хвату. Внутри, управляемая электромагнитным полем жидкость перелилась с места на место. Лезвие, извлечённое из ножен чолдонцем, на добрых четыре пяди уступало по длине. Во времена Годника и Боривоя, короткое и относительно лёгкое оружие давало бы врагу преимущество в поворотливости, но… Вратислав отразил быструю последовательность уколов и ступил в сторону, уходя от рубящего удара. Его противник потерял ритм – ровно настолько, чтобы дать воеводе ответную возможность ударить сбоку и сверху вниз, одновременно отпуская кнопку, отчего вся масса жидкости устремилась к концу обоюдоострого клинка, по периметру утыканного зубчиками из синтетического адаманта.

Левый наплечник чолдонца разлетелся пополам, кровь принялась бить в несколько струй из глубоко разрубленного плеча. Далее следовало нанести удар милосердия, но левая рука Вратислава остановилась. То, что украшало тулью шлема вожака дикарей, свидетельствовало не о зверстве, и даже не о безумии – безумием была бы уже сама идея, что кому-то может прийти в голову у кого-то такое сначала выдрать, а потом повесить на шлем. Титановым носком сапога, воевода пнул врага между ног, сделал ещё шаг вперёд, и коротко послал вверх правый кулак, дробя незащищённый полузабралом подбородок и отправляя дикаря в короткий полёт вниз. С мечей и копий своих же товарищей, непотребный вожак свалился под копыта скакавших за поездом яков.

– Слейся в хрюхрю, качкалдак, – сказал Вратислав.

Он и плюнул бы вслед, если б не забрало. Притянув часть магнитной жидкости обратно в рукоять, чтоб сделать «Грань» более вёрткой, воевода вновь зашагал вперёд по крыше, Деян и Бедомир – чуть позади, справа и слева, Воемил за ними. Стало видно, каким именно образом чолдонцы забрались на бронепоезд: через низкое ограждение посадочной площадки на крыше третьего вагона были переброшены верёвки. Толпа дикарей, кстати, основательно поредела – услышав стук сапог сверху, ватажники во втором вагоне выдвинули и очень споро повернули стрелу погрузочного крана, сбросив с поезда примерно дюжину. Расклад остававшихся сил был одновременно неравен и равен – восемь девятиреченцев против четверых поморян, но биться лицом к лицу на относительно плоской части крыши могли в лучшем случае трое. Трое, впрочем, могли и не понадобиться. Вратислав перехватил было рукоять, чтобы как следует раскрутить меч, сам себе ухмыльнулся, и сказал в микрофон шлема:

– Воемил, заряди Атаульфов особый!

– Уже, – отозвался кузнец.

– Бей, – одновременно с приказом, воевода упал ничком.

Шарахнул слонобой. Боеголовка «Атаульфова особого» состояла из пары полусфер с собственными двигателями, между которыми помещалась бухта троса, свитого из адамантовых нанотрубок. Атаульф первоначально использовал нанотрубки в матрице из синтетической смолы для лопастей своего циклогира, но необычная форма материи оказалась пригодна и для других целей. Чолдонцы закричали, воевода поднял голову. Одного перерезало тросом почти пополам, ещё паре отхватило руки, остальных запутало. Веса одного мертвеца и без малого пары раненых, потерявших равновесие, хватило, чтоб все восемь скатились с крыши. Почему-то думая, что с мечом всё равно вышло бы как-то правильнее, Вратислав поднялся, перепрыгнул с первого вагона на второй, стараясь не наступить в кровь, и пинком сапога отшвырнул с продолговатой крышки люка одиноко валявшуюся кисть с предплечьем.

– Далегор, передай Недоме во второй! Наверху чисто, – сказал воевода в микрофон, спрятал меч в заспинные ножны, и огляделся по сторонам.

Впереди через дым из паровозной трубы блестела синяя полоса Риназа. Позади за поездом оставался след из трупов, почти исключительно чолдонских. Неприятность заключалась в том, что на замену каждому задавленному поездом, изрешечённому картечью, или испепелённому огнемётом дикарю готов был встать ещё гросс. Того же никак нельзя было сказать о поморянах. «Нас дюжин пять, их тьмы, и тьмы, и тьмы», – подумал воевода, перепрыгивая на третий вагон. В Этлавагре, некоторые схоласты уже успели договориться и дописаться до того, что девятиреченцы устремились на запад, ведомые не какими-то соображениями, разумными или не очень, а животным чувством, как лемминги, чтобы самоуничтожиться и таким образом восстановить равновесную и экологически оправданную численность. Наветы. За такие речи, уд бы им на плечи – в отличие от этлавагрских мудрецов, Вратислав был хорошо знаком с леммингами, зверюшками независимыми, обстоятельными, запасливыми, и начисто лишёнными зачем-то приписываемой им любви к массовым странствиям.

– Задумался, что ль? – обратился Деян к Воемилу. – Руби верёвки!

– У меня ещё три особых осталось, – сказал кузнец. – Можно?

– Прибереги, – посоветовал Вратислав, сбрасывая вниз сплетённый из кожи ремень, почему-то с двумя металлическими гирьками на конце. – Шмальни лучше картечью вон по тем с химическими бомбами!

– Воевода, – прорезался в наушниках телеграфист. – Щеглов Острог!

Затрещало. Незнакомый голос прокричал: