Разбойник и Мишка

В январе сорок пятого года наши войска гнали гитлеровскую армию от Вислы к Одеру. Остатки разбитых частей скрывались в лесах. Наши войска так быстро продвигались вперёд, преследуя противника, что даже обозы на конной тяге не успевали за пехотой и отрывались от своих частей. Да и пехота не шагала пешком, а двигалась на машинах и трофейных лошадях.

Зима на Западе какая-то скучная, мокрая: то выпадет снег, а то, глядишь, через два дня растает. Нестеров как-то сказал:

— Вот кислятина… Не поймёшь, то ли зима, то ли осень. Вишь, и в климате у нас более чёткий порядок: уж если зима, так зима, а осень, так осень!

Западный сыроватый климат и жёсткие шоссейные дороги особенно расстраивали Нестерова. Дело в том, что лапы у верблюдов мягкие, их ведь не подкуёшь. Скользят по мокрому асфальту, падают, а потом захромали — подошвы протёрлись до живого мяса. А у Мишки ещё и растяжение связок получилось. Хоть бросай верблюдов на месте. Нестеров смастерил из толстой резины башмаки и обул в них своих тяжеловозов. Пошли опять хорошо: не скользят и подошвы не трутся о камни. Только Мишка от растяжения не мог работать. Нестеров перепряг Разбойника в одноконную повозку.

Отстала немного наша рота от своего полка в районе города Дейч-Кроне.

Вечерело. Наступили сумерки. Наш обоз двигался по лесной дороге. И вдруг застрочили из лесу. Пули — фью-ю, фью-ю… цвик-цвик! Гвардии старший лейтенант Саблин скомандовал: «В ружьё!», а потом: «Цепью в кювет! Ложись! Беглый огонь!»

Схватились мы за свои автоматы — да с повозок долой. Залегли в кювет и смотрим: где же враги? Не видать их. А они спрятались за деревьями и сыплют: видно только, как огонь из автоматов бьёт. По этим огонькам и повели мы ответный огонь. А обоз, конечно, на дороге остался. Лишившись управления, Разбойник шарахнулся с дороги в сторону, в лес, а Мишка, привязанный сзади за повозку, оборвал повод и лёг на дороге. Увидел Нестеров, что Разбойник мчится в лес, прямо в лапы к врагу, да как крикнет что есть мочи: «Ложись!» Услышал Разбойник повелительный голос своего хозяина и плюхнулся на землю.

Ведут огонь фашисты со всех сторон, а один из их автоматчиков подполз к Нестеровой повозке и потянул за повод Разбойника. Верблюд ни с места, даже голову не поднял с земли. Хотели мы этого фашиста на мушку взять, да опасались в верблюда попасть. А бандит видит, что верблюд не трогается с места, взял и ткнул его автоматом в морду. Не привык Разбойник к такому обращению: поднял голову и харкнул на врага вонючей жвачкой. Залепил ему всё лицо. И смех и грех! Закричал что-то фашист и ещё сильней ударил Разбойника автоматом. А сам пополз от него. Рассвирепел Разбойник, вскочил с земли и бросился за обидчиком. А тот испугался, вскочил и полоснул очередью в живот верблюду. Взревел Разбойник не своим голосом и присел, но не упал. Двумя прыжками он настиг фашиста, хрупнул его за шею зубами и всем телом рухнул на него…

Тут раздалась команда нашего командира роты. Выскочили мы из кювета и с криком «ура» повели на ходу огонь из автоматов. Рассеялись фашисты в лесу, оставив на месте убитых и раненых…

Подошли мы к Разбойнику. Он медленно и тяжело умирал: часто закрывал большие помутневшие глаза и протяжно стонал. Из-под него вытащили мы фашистского налётчика. Он был мёртв. Разбойник переломил ему позвоночник.

Покачал седой головой наш Матвей Иванович и печально сказал:

— Ах ты милый мой Разбойник… Не пришлось тебе дойти с нами до логова звериного… И труды мои пропали…

Жалко и нам было животное, а ещё больше своего друга Нестерова.

Остался от парной упряжки один Мишка, и, после того как он перестал хромать, пришлось спаровать его с трофейным конём, тяжёлым рыжим брабансоном. Сначала верблюд недовольно косился на коня, но потом привык, и тянули они дружно. В первых числах мая сорок пятого года после падения Берлина наша рота двигалась колонной по длинной Франкфуртштрассе. Впереди, верхом на красивом коне, ехал гвардии капитан Саблин, а на первой подводе, запряжённой верблюдом и конём, восседал гвардии старшина Нестеров. На груди у него красовались орден Красной Звезды и две медали «За боевые заслуги». Расчёсанная, аккуратная борода отливала серебром. На длинной шее его питомца Мишки висела красная лента с пышным бантом.

Глядя на развалины каменных домов, Матвей Иванович сказал:

— Вот оно, логово-то, какое общипанное… На обеденном привале мы кормили голодных немецких детей хлебом, мясным супом и кашей. Накормленные и повеселевшие, они благодарили нас и совали нам в руки открытки берлинских видов. Показывая на снимок канцелярии Гитлера, дети говорили: «Гитлер капут!»

— Вот именно «капут». Ни с чем остались… И до чего довели народ германский, а… — сокрушался Матвей Иванович.

В Берлине, на окраине, мы простояли с полгода. Жили в хороших домах, но все очень тосковали по своей земле и своим хатам.

И Мишка стал что-то хиреть, похудел, холка свалилась набок. Сырой-то климат им вредит.