Разбойники

Разбойник Моор. О, я глупец, мечтавший исправить свет злодеяниями и блюсти законы беззаконием! Я называл это мщением и правом! Я дерзал, о провидение, стачивать зазубрины твоего меча, сглаживать твои пристрастия! Но… О, жалкое ребячество! Вот я стою у края ужасной бездны и с воем и скрежетом зубовным познаю, что два человека, мне подобных, могли бы разрушить все здание нравственного миропорядка! Умилосердись, умилосердись над мальчишкой, вздумавшим предупредить твой суд! Тебе отмщение, и ты воздашь! Нет нужды тебе в руке человеческой. Правда, я уже не властен воротить прошедшее. Загубленное мною — загублено. Никогда не восстановить поверженного! Но я еще могу умиротворить поруганные законы, уврачевать израненный мир. Ты требуешь жертвы, жертвы, которая всему человечеству покажет нерушимое величие твоей правды. И эта жертва — я! Я сам должен принять смерть за нее.

Разбойники. Отнимите у него кинжал!.. Он заколет себя!

Разбойник Моор. Дурачье, обреченное на вечную слепоту! Уж не думаете ли вы, что смертный грех искупают смертным грехом? Или, по-вашему, гармония мира выиграет от нового богопротивного диссонанса? (С презрением швыряет оружие к их ногам.) Они получат меня живым! Я сам отдамся в руки правосудия!

Разбойники. В оковы его! Он сошел с ума!

Разбойник Моор. Нет! Я не сомневаюсь, рано или поздно правосудие настигнет меня, если так угодно провидению. Но оно может врасплох напасть на меня спящего, настигнуть, когда я обращусь в бегство, силой и мечом вернуть меня в свое лоно. А тогда исчезнет и последняя моя заслуга — по доброй воле умереть во имя правды. Зачем же я, как вор, стану укрывать жизнь, давно отнятую у меня по приговору божьих мстителей?

Разбойники. Пусть идет! Он высокопарный хвастун! Он меняет жизнь на изумление толпы.

Разбойник Моор. Да, я и вправду могу вызвать изумление. (После короткого раздумья.) По дороге сюда я, помнится, разговорился с бедняком. Он работает поденщиком и кормит одиннадцать ртов… Тысяча луидоров обещана тому, кто живым доставит знаменитого разбойника. Что ж, бедному человеку они пригодятся! (Уходит.)

1781

ПРИМЕЧАНИЯ

РАЗБОЙНИКИ

DIE RAUBER

Фридрих Шиллер на четырнадцатом году жизни стал проявлять склонность к драматургии, но от его ранних попыток ничего не уцелело. Трагедию «Разбойники» Шиллер начал писать в последние годы пребывания в академии герцога Карла Вюртембергского; работать приходилось украдкой, от случая к случаю. По мере того как пьеса подвигалась вперед, Шиллер читал ее друзьям, товарищам по академии. Один из них рассказывал, что Шиллер смотрел на свою трагедию как на такую действенную, острополитическую и злободневную «книгу, которую палач безусловно должен будет сжечь». Злободневность трагедии подчеркивалась указанием на время действия (середина XVIII в.) и на место действия — Германия. Характерны эпиграфы к пьесе. В первом издании (вышедшем в самом начале мая 1781 г.): «Чего не исцеляют лекарства, исцеляет железо; чего не исцеляет железо, исцеляет огонь». Эти слова звучали как призыв лечить общественные язвы Германии «железом и огнем». Еще решительнее был эпиграф ко второму изданию. На заглавном листе был изображен лев, готовый совершить прыжок, а под ним — красноречивая подпись по-латыни: «На тиранов!»

Сюжет трагедии сложился под влиянием рассказа тогдашнего прогрессивного поэта и публициста Даниэля Шубарта «К истории человеческого сердца». В чертах своего героя Карла Моора сам Шиллер признавал известное отражение образа «благородного разбойника» Рока Гипарта из «Дон-Кихота» Сервантеса. Много горючего материала давала и жестокая вюртембергская действительность, рассказы о настоящих разбойниках, швабах и баварцах.

Основной мотив «Разбойников» Шиллера — вражда двух братьев — был излюбленным мотивом драматургии «бури и натиска». На склоне своей недолгой жизни Шиллер обратился к нему еще раз в трагедии совсем иного строя и содержания, «Мессинской невесте» (1803), написанной в античном роде.

Премьера («пра премьера») «Разбойников» состоялась 13 января 1782 года в Маннгеймском театре. Барон Дальберг, директор (он называл себя «интендант») этого театра, сделал все, что мог, чтобы смягчить социальную и политическую остроту изображаемых конфликтов, — например, лишить пьесу злободневности, хотя бы перенесением времени действия из современности в отдаленную пору истории Германии. Еще более калечили «Разбойников» многочисленные переделки и подделки, принадлежавшие хищникам, пользовавшимся тем, что права авторства не защищались законом. Слава Шиллера разрасталась, его прочили в немецкие Шекспиры, а драматург бедствовал. Ему пригрозили крепостью, пришлось бежать и в неимоверно трудных условиях писать «республиканскую трагедию» «Заговор Фиеско», а затем, в глухой деревушке, где он жил под чужим именем, «мещанскую трагедию» «Луизу Миллер», прославленную под именем «Коварство и любовь».