Разборка (Пропавшие без вести)

Калмыкова я увидел не сразу. Он сидел у стены в углу зала, как бы слившись со светлым деревом панелей. Сидел так, как сидят на Востоке: в позе терпеливого ожидания, привалившись к стене, обняв руками колени. Он был в сером костюме, крахмальная рубашка без галстука, расстегнутая на груди, светилась в сумраке белизной, подчеркивая серость его сухого лица.

На наше шумное появление он никак не прореагировал. Не прореагировал и Мамаев. У меня появилось ощущение, что мы вошли в музей восковых фигур, исполненных с жутковатой натуральностью.

В доме было тепло. После многочасового дежурства в сыром тумане, пронизавшего нас до костей, оказаться в сухости и тепле было верхом блаженства. Этим и воспользовался Артист.

- Тепло-то как! Как тепло! - восхищенно проговорил он. - Я уже и забыл, что может быть так тепло!

На актерском языке, как объяснял нам Артист, это называеится пристройкой. Пристроиться к партнеру, чтобы общение было естественным. Или выглядело естественным, что на сцене, да и в жизни, значит практически одно и то же.

- Здорово, Константин, - обратился он к Калмыкову так, будто видел его только вчера и в нашей сегодняшней встрече нет ничего необычного. - Доброе утро, господин Мамаев.

Мамаев не шевельнулся.

- Он не отвечает на приветствия, - бесстрастно объяснил Калмыков. - Он отвечает только на прямые вопросы.

- Это удобно, - оценил Артист. - У меня есть к нему пара вопросов. Но разговаривать на голодный желудок... Красота-то какая! - воскликнул он, окинув взглядом стол. - Господин Мамаев не будет возражать, если мы слегка обедним этот натюрморт?

- Он не будет возражать, - подтвердил Калмыков.

- Я хотел бы получить разрешение от него.

- Спроси прямо.

- Пожалуй, воздержусь. Поверю тебе. А то вдруг он не разрешит? А жрать, если сказать по правде, охота. Бананы. Это хорошо. Киви. Тоже хорошо. Ананас. Замечательно!.. А это что за фрукт? - изумился Артист и обернулся к нам. - Вы только посмотрите!

В руках у него была зеленая ребристая граната Ф-1, именуемая в народе "лимонкой".

- Что это такое, господин Мамаев?

- Граната, - последовал ровный, как бы синтезированный на компьютере, ответ.

- Вам подсунули ее вместе с киви? Что делается на наших рынках, что делается! Как здесь оказался этот симпатичный фрукт?

- "Лимонка" была у него под подушкой, - ответил Калмыков.

- Ну и нервы у человека! Спать с гранатой под подушкой! Нет, на такое я не способен. Банан я, пожалуй, съем, а этот фрукт возьму с собой. Позже его употреблю. Налетайте, джентльмены! - радушно предложил Артист и взялся за банан, как бы давая понять, что свою роль он исполнил и пора бы поработать языками и нам.

- Он отвечает на все вопросы? - спросил Боцман.

- На все, - кивнул Калмыков.

- В чем, по-вашему, смысл жизни, господин Мамаев?

- На такие вопросы он не отвечает.

- А на какие отвечает?

- На конкретные. Если ты хочешь узнать у него что-то конкретное, спрашивай.

- Как ни странно, но ничего конкретного я узнать у него не хочу, подумав, сообщил Боцман. - А ты? - спросил он у Артиста.

- Как ни странно, но я тоже.

- А у меня есть вопрос, - вмешался Муха. - Конкретный. Господин Мамаев, вы слышите, как кричат за окном птицы?

- Слышу.

- Что это за птицы?

- Вороны.

- Что, по-вашему, кричит эта? Вот эта, эта!

- Блядь, блядь.

- А вы говорите, что у меня извращенный слух! - укорил Муха. Нормальный у меня слух!

- И долго он будет в таком состоянии? - поинтересовался Артист.

- Уже недолго, - ответил Калмыков и посмотрел на часы.

Семь тридцать.

- Ты ждешь восьми? - спросил я.

- Да.

- Ждешь, не поступит ли отмена приказа?

- Да.

- Она не поступит.

Я ожидал вопроса "Почему?", но Калмыков молчал.

- Приказ не будет отменен, потому что его некому отме- нить, - объяснил я. - Сегодня утром Буров был убит в своем кабинете. Через двадцать минут после того, как сбросил на твой пейджер приказ "Приступайте".

- Приказ отдан.

- Что ты будешь делать после этого?

- Не имеет значения.

- Тебя поймают. Рано или поздно.

- Не имеет значения.

- Для кого?

- Для меня.

- А для твоей жены? Для твоего сына?

Калмыков не ответил.

- Ты считаешь, что не можешь разрушить их жизнь, - сказал я. - Ты ошибаешься. Ты ее уже разрушил.

Он посмотрел на часы и встал.

- Вам лучше уйти.

- Никуда мы не уйдем! - заявил я. Но тут же почувство- вал, как какая-то сила, как течение сильной реки, оттесняет меня к выходу. И тогда я заорал, понимая, что это последняя возможность исправить огромную, чудовищную жизненную несправедливость, которая совершалась на наших глазах:

- Ты уже разрушил их жизнь! Ты уже разрушил ее! Два часа назад Юрий Сомов умер в реанимации!

Словно бы остановилась река.

- Это правда? - спросил Калмыков.

- Правда.

Он вернулся на свое место у стены, сел, но обнял руками не колени, а голову.

- У них больше никого нет. У них есть только ты, - сказал я, хотя говорить этого, возможно, было не нужно.

Восемь десять.

Мамаев жил уже лишние десять минут.

- Приехали, - сказал Муха.

Калмыков спросил:

- Они?

-Да, - сказал я. - Они.