Разборки в Токио

В ожидании скоростного поезда я вновь стал рассматривать фотографию. Я так углубился в это занятие, что едва замечал людей вокруг. С вами явно что-то не то, если вы обращаете больше внимания на картинки, чем на людей.

Интересно, как эта фотография попала к якудза. Возможно, ее сделал частный детектив или бестолковый папарацци, который думал, что фотографии Сато еще ценятся в таблоидах. Но если Брандо Набико не врет, что это кадр с 16-миллиметровой пленки, дело принимает новый оборот. С появлением видео никто в здравом уме не станет пользоваться 16-миллиметровой камерой при слежке или даже для съемки домашнего кино. Фильм выйдет недешевый, звук никакой, для получения связного изображения требуется доводка. Эту камеру уважают эстеты и студенты-кинематографисты — за прекрасное качество изображения и за то, что она тоньше отстраивает освещение, фокус, количество кадров в секунду и тому подобное. Люди, которые любят повторять: «Театр — жизнь. Фильм — искусство. Телевидение — мебель». Иными словами, люди, которые о практической стороне дела, как правило, не заботятся.

Значит, главные подозреваемые теперь — снобы от кинематографа. Но явные изъяны фотографии говорили о том, что снимал сноб-неумеха либо сноб, которому плевать на качество изображения, хотя именно качество — основной резон использовать 16-миллиметровую камеру.

Невразумительно, конечно, — ну и ладно. Я же не обязан разгадывать каждую тайну. Найти женщину на фотографии — весьма мудрено само по себе.

Разглядывая снимок, я вдруг понял, что она становится все нереальнее. Искать ее след — все равно что играть в пятнашки с привидением. На ум приходило множество дзэнских коанов о простых с виду, но неразрешимых задачах. Однако такие мысли — пораженческий бред. Тайна — это обычная реальность, завязанная узлом.

Наверняка я знал только три вещи. Первое: она гейша. Ну хорошо, слукавил. Это не факт, а просто чертовски мощная догадка. Назовем это харагэй, мышление нутром. Второе: она знала покойного Сато Мигусё — в доказательство у меня есть фотография. Третье: когда я впервые увидел ее в «Пурпурном неводе», она от кого-то скрывалась, убегала почти в отчаянии. Вероятно, от якудза, но, может, и от чего пострашнее.

Посетив мою любимую окамисан[57] в Киото, я надеялся узнать, что же так напугало мою гейшу.

Конечно, в Токио есть отличные гейши. Я просто тащился от физической красоты токийских гейш, а их гостеприимство — само по себе грация. Но сравнивать токийских гейш с киотскими — занятие неблагодарное. Все равно что сравнивать игорное заведение на речном пароходике в штате Айова с казино на бульваре Стрип в Лас-Вегасе.

Киото для гейш — что Париж для интеллектуалов. Лос-Анджелес для блондинок. Нью-Йорк для еврейских комиков или Берлин для кожаных штанов.

Иными словами, Токио — это Токио, а Киото — это Япония.

Я имею в виду Японию легенд, дворцов и храмов, самураев и, конечно, гейш. Говорят, что культура Японии зародилась на Кюсю, а в Киото расцвела, преобразуя идеи, привносимые из Китая, в нечто уникально японское. Киото более тысячи лет был имперской столицей Японии, а равно культурным и религиозным центром нации. Даже иностранцы признали мировое значение этого города, нажали на нужных людей и добились отмены его бомбардировок во время Второй мировой войны, когда были разрушены почти все японские города.

Жители Киото сами, кажется, не знали, как относиться к своему городу. После войны они под предлогом модернизации натравили на старый Киото армию бульдозеров — задача, явно измеряемая метражом выложенных тротуаров. К счастью, война за превращение Киото во второй Токио пока не выиграна.

В определенном смысле Киото сохранил все то, что осталось от традиционной Японии, и потому, как ни парадоксально, забит туристами почти круглый год. Как однажды сказала Сара, именно массовое стремление к аутентичности делает ее невозможной. Культура сохраненная уже более не аутентична.

Сара говорила, отсюда же моя одержимость гейшами. Моя любовь к ним — проявление неосуществимого стремления познать Японию, которой больше нет. Сара утверждала, что в поисках первобытной и подлинной культуры в мире, где культура — всего-навсего прирученная дворняга, я буду неизменно разочарован. Так и буду вечно падать в объятия прелестных гейш, ища прозрения, которое никогда не наступит, ибо то, чего я жажду, навсегда утеряно.