Разбуженные боги

– На вот, выпей. – Артем протянул кувшин Омицу.

– Не буду. Ребенок.

– Как себя чувствуешь? Не тошнит?

– Тошнит, – призналась Омицу. – Но в горах бывало хуже, когда подолгу голодали. Голод страшнее бури.

– Все будет хорошо, – попытался приободрить ее Артем. – Это когда-нибудь кончится. Все шторма рано или поздно заканчиваются.

Из темного угла доносилось жалобное поскуливание. Артем догадался, что эти звуки издает купец-китаец.

– Хидейоши! Передай кувшин купцу. Пусть допивает, а то совсем раскиснет. Потом иди к сестре, поддержи ее!

В полумраке, который не мог разогнать свет фонаря, Артем не видел Ацухимэ, но чувствовал, что она смотрит сейчас на него. Он прямо-таки физически ощущал на себе ее взгляд, но решил подойти к ней попозже. Сейчас ему надо было быть рядом с Омицу.

Вскоре в трюм спустился капитан вместе с моряком, который был на корабле кем-то вроде боцмана, хотя, разумеется, так не звался, если вообще как-то специально звался.

Капитан нашел в трюмной полутьме господина посла.

– Шторм становится сильнее, господин посол.

– Будда и Сусаноо, куда еще сильнее! – вырвалось у Артема.

– Надо рубить мачты, – сказал капитан. – Иначе нас перевернет.

На капитане была соломенная накидка, с которой влага стекала почти так же, как с крыши после ливня.

– Нужна наша помощь, капитан? – без большого энтузиазма в голосе спросил Артем.

Ему не хотелось вылезать на палубу или кого-то туда посылать. Разве что необходимость заставит.

– Справимся, – уверил капитан. – А потом нам будет нужна только помощь небес.

Капитан и боцман поднялись наверх с чем-то завернутым в тряпки. Вскоре с палубы донеслись стуки, скрипы и протяжный треск.

Наверное, именно этот момент и оказался началом настоящего кошмара.

Джонку швыряло как футбольный мяч. После каждого удара волн Артем изумлялся, как их посудина еще умудряется оставаться на плаву, а не переворачивается, не разлетается в щепы, не идет ко дну! Неужели бог ветра и воды Сусаноо сегодня выступает на их стороне?! С чего бы это, чем заслужили? Какую жертву надо будет ему принести, если они выкарабкаются из этой передряги? А еще в голове зачем-то назойливо крутилась чужая, не вспомнить уже чья, фраза: «В окопах атеистов не бывает».

Фонарь-гандо в какой-то момент погас. Кто-то попытался зажечь его снова, но эти старания ни к чему не привели. Он прогорел какие-то секунды и снова погас. Трюм погрузился в полный мрак, хотя через какое-то время он перестал быть таким уж непроницаемым. Стали проступать силуэты, можно было разглядеть струйки воды, сочащейся сверху. Глаза людей попривыкли и стали что-то различать. Только вот на что тут во все глаза смотреть, да и зачем?

Очень многих в трюме выворачивало наизнанку. Особенно хреново было железному айну, дикарю из дикарей. Он молчал, но всем стало ясно, что его сухопутный организм был совсем не приспособлен для морских вояжей. Громче всех стонал купец-китаец, а совсем неподверженными морской болезни оказались воздушный гимнаст и ученик Ямомото-рю по имени Ёсимунэ. Да и Ацухимэ переносила качку весьма неплохо по сравнению с остальными, хотя слово «качка» так же подходило к этой бесовщине, как слово «огонек» к лесному пожару.

Вряд ли на свете найдется такой человек, который хоть раз не лежал бы с высокой температурой, то есть за тридцать восемь и больше. При этом все вокруг плывет, расплывается туманом, краски делаются гуще, голоса и прочие звуки – резче, а главное в том, что воспаленный бред постепенно сливается с реальностью. Вскоре уже и не разобрать, где что. Ты совершенно перестаешь чувствовать время, не знаешь, сколько там прошло – час, два или много больше. Только утро и отодвинутые шторы могут вернуть ощущение времени. Но до штор еще далеко, а пока вокруг не пойми что. С какого-то момента ты уже перестаешь ждать, что горячечный кошмар когда-либо кончится. Тебе уже делается как бы все равно, кончится это или нет.

За всех Артем говорить не мог, но сам испытывал примерно те же ощущения, что и больные во время горячки, последовательно проходя через ее стадии. Эта штормовая ночь отложилась в его голове лишь фрагментами.

Артем запомнил, как он придерживал Омицу и говорил ей что-то успокаивающее и ободряющее. Садато он заметил лишь однажды. Судя по закрытым глазам и закаменевшему лицу, самурай изо всех сил боролся со своими внутренними страхами. Хидейоши, как Артем ему и наказал, находился рядом с сестрой, а Ёсимунэ – возле сундука, в котором лежали грамоты.

Однажды Артема понесло зачем-то наверх, и он выглянул из люка. Моряк-китаец, тот самый, который травил ему байки, обхватил основание спиленной мачты и что-то бормотал на родном языке. Надстройку снесло начисто. Вокруг кипело море. Именно кипение черной воды в огромном котле приходило на ум Артему в качестве сравнения с тем, что творилось вокруг. Они на своей скорлупке находились посреди кипящего котла.