Разделенные океаном

— Хотел бы я знать, кто его отец? — вслух произнес Левон. — Интересно ли ему было бы узнать, что у него есть сын?

— А хотим ли мы знать это на самом деле? — Тамара вопросительно приподняла тонкие брови.

— Нет. Полагаю, что не хотим.

На пороге появилась миссис Саркади и в свойственной ей витиеватой манере сообщила, что Анна — очень изящная молодая леди, но при этом здоровая и сильная, и что сейчас ей надо отдохнуть. Пусть спит, пока сама не проснется.

— Я приду взглянуть на нее завтра, — пообещала она.

Левон поблагодарил акушерку и заплатил ей, а потом спросил, уснула ли Анна.

— Еще нет, но она может заснуть в любую минуту. — Миссис Саркади произнесла слово «минута» таким тоном, словно это было нечто очень маленькое.

Левон проводил акушерку до дверей. Тамара готовила купленную ею молочную смесь, пока Джон лежал в корзинке на кухонном столе. Левон склонился над ним, с немым восторгом глядя, как ребенок очаровательно зевнул и сжал свои крошечные ручонки в кулачки. Он осторожно пощекотал его животик, но малыш лишь зевнул еще раз. Тамара окинула мужа сердитым взглядом, и Левон вышел из кухни и отправился посмотреть, как там Анна.

Она лежала на постели с закрытыми глазами, но он почему-то был уверен, что она не спит. Он присел на край кровати, и она спросила:

— Это ты, Лев?

— Да, родная, это я.

— Я знаю, что случилось, но не хочу этого знать. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю. — По крайней мере, он думал, что понимает.

— Я не настолько глупа, как ты полагаешь, Лев. — Она по-прежнему не открывала глаз.

— Я никогда не считал тебя глупой, моя дорогая Анна, но ты должна признать, что ты — очень странная молодая леди.

— Я всегда была странной. Во всяком случае, так мне говорили. — Она произносила слова мягким, еле слышным шепотом.

Последовало долгое молчание, и Левон уже решил, что она наконец заснула, но, когда он поднялся, чтобы уйти, девушка вновь заговорила:

— Я люблю Нью-Йорк, Лев.

— Я тоже, Анна.

— Поначалу я возненавидела его, когда увидела с борта корабля. Я решила, что это сон, причем очень плохой, но теперь я не хочу уезжать отсюда.

— Значит, ты не уедешь.

— Спокойной ночи, Лев.

Левон осторожно прикрыл за собой дверь и посмотрел на часы. Было раннее утро, начало пятого, и Нью-Йорк готовился к новому дню. Левон переоделся в свой «адвокатский костюм», как называла его Тамара, из темно-серой фланели с модными узкими лацканами, косыми карманами и узкими брюками. Тамару он застал в гостиной — она меняла пеленку Джону.

— На самом деле менять ее не было нужды. Мне просто захотелось сделать это в первый раз. — Она улыбнулась мужу. — Какой он красивый, правда, Лев?

— Очень. — Левон кивнул, хотя втайне считал ребенка с его сморщенным красным личиком настоящим уродцем. У него были крупные яйца и крошечный пенис. Ножки были тоненькие, как спички, и очень подвижные.

— У него синие глаза, — произнесла Тамара.

— Цвет еще может измениться, — заметил Левон.

— Знаю. — Она обратила внимание на то, что Левон переоделся. — Ты что, собрался на работу в такую рань?

— Пожалуй, да. Мне надо поработать над несколькими делами. — Он кивнул на малыша. — Теперь, когда все закончилось, самое время ими заняться.

— Я тоже рада, что все закончилось. — Тамара одарила мужа ослепительной улыбкой. — Теперь у нас есть сын, Лев. Это было последнее, чего я ожидала, когда мы приехали в Америку, — найти здесь сына. Нам повезло. Раньше я думала, что мы прокляты, но теперь понимаю, как нам повезло.

Академия Пегги Перельман была расположена над кондитерской на Хестер-стрит, примерно посередине между Маленькой Италией и Чайнатауном. Студия представляла собой большую комнату, которая некогда была двумя смежными помещениями, с балетной стойкой с одной стороны и огромным зеркалом, занимавшим всю стену, с другой. Небольшое пианино приткнулось в простенке между окнами, на стеклах которых черно-золотыми буквами было начертано название заведения.

Когда Левон с Анной приехали сюда, было еще рано, около девяти, и несколько молодых людей в яркой одежде сидели на полу и оживленно беседовали о чем-то, сопровождая свои слова драматическими жестами.

Пегги родилась в Нью-Йорке, и ее акцент служил тому несомненным доказательством. Наполовину ирландка, наполовину еврейка, она была по меньшей мере шести футов росту и успела потанцевать во всех крупных театрах штата.

— Проблема заключалась в том, — сказала она Левону, приглашая его с Анной в комнатушку, служившую одновременно и кухонькой, и конторой, — что я начала выступать на сцене в тринадцать лет, а уже через пять была выше всех девочек и почти всех мужчин. Одно время я пыталась гримироваться под мужчину, но из этого ничего не вышло.

— Я не удивлен, — ответил Левон.