Раздробленный свет

Голубоглазый мужчина навещает маленькие пятнышки теперь лишь изредка, и больше никогда не приводит малышку с восторженным смехом, так преобразившим его лицо. Но те же звуки и цвета, что заливали тишину, заливают маленькое пятнышко, и сквозь них мы можем видеть больше этой Вселенной. Мы изо всех сил пытаемся многому научиться из их слов, букв и посланий, и образы говорят, неся за собой призраки сердец.

На это уходят годы, но мы находим голубоглазого мужчину и его дочь, и обнаруживаем, что она уже не такая маленькая. За годы плена мы узнали, как называется выражение лица этого человека, которое так очаровывало нас. И теперь ее лицо такое же, но для кое-кого другого, мальчика ее возраста. Она влюблена в первый раз, и мы чувствуем, будто мы влюблены в первый раз.

Голубоглазый мужчина держит в сердце ненависть к мальчику, и с течением времени все будущие возможности для мальчика, которого любит его дочь, сужаются: он умрет, и ее сердце разобьется.

Мы не можем знать, что будет с ее сердцем после.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

РЕВ В УШАХ не прекращается, даже когда плюшевый ковер в коридоре поглощает звуки моих спотыкающихся шагов, ступающих рядом с Гидеоном. Маленькая сумочка, висящая на плече, будто сделана из свинца, вес пистолета внутри нее тяжелее, чем любая физическая нагрузка.

Я была в комнате с ним. Мой мозг не позволяет это забыть. Я была в комнате с Родериком Лару и не убила его.

Но слабое мерцание вокруг сцены гарантирует присутствие защитного поля, и с Гидеоном рядом со мной я бы никогда не подобралась достаточно близко для моего единственного выстрела, чтобы получить шанс поразить свою цель. Служба безопасности была прямо там. На мгновение я потеряла себя, и если бы Гидеон не схватил меня за руку, я бы все равно попыталась. Возможно, я зря потратила свой единственный шанс.

Хотя я понимаю, что умнее было уйти и дождаться лучшего момента. Я не могу избавиться от чувства, что я должна была найти способ обойти его. Я вспоминаю список из тысячи вещей, которые должна была сделать. Убедить Гидеона, что нам нужно отключить охрану по всему кораблю, чтобы уменьшить наши шансы быть пойманными, и заставить его убрать поле для меня. Броситься на сцену, когда внимание зала было приковано к дочери и ее жениху. Все было бы сделано, тем более, что мне больше не нужно было оставаться под радаром. Это должно было быть путешествие в один конец.

А вместо этого я просто стояла, с рукой Валета на локте, с его губами у моего уха, в то время как Родерик Лару и вся его счастливая семья стояли на сцене и улыбались. Это все, что я могла делать, чтобы не кричать… не плакать… чтобы меня не вырвало.

Коридор, ведущий к выставке, и лифты вдали не подсвечены. На полу выложен ковер декадентского красного цвета, который был в моде, когда «Икар» совершил свое обреченное, первое путешествие. Мои босые ноги не издают ни звука, и даже шаги Гидеона почти бесшумны. Приглушенная музыка и смех из бального зала постепенно исчезают по мере нашего отдаления. Комнаты, открытые по обе стороны от нас, воссоздают то, как «Икар» когда-то выглядел, чтобы показать, как жили его пассажиры перед смертью. Справа имитация смотровой площадки. Слева каюты и общие комнаты, расположенные на разных уровнях корабля, от штабных кают до палубы военного персонала, и далее до первого класса. Рядом с каждой из них висит знак, информирующий посетителей «Дедала», что, надев очки «Икарус Экспириенс», они смогут увидеть, как выглядели эти комнаты после аварии.

Без трупов я подозреваю.

Я с трудом сглатываю, обхватив себя руками, чтобы перестать дрожать.

Гидеон смотрит на меня, его руки тянутся ко мне.

— Тебе холодно? — шепчет он и его голос разрушает тишину… и заклинание удерживающее меня.

— Нет, — бормочу я, заставляя себя говорить спокойно. Он опускает руки. — Давай перейдем к инженерному отсеку. — Я прохожу мимо него, отчаянно пытаясь собраться с мыслями.