Раздумья Атланта

– Послушай, Кузя, или как тебя там? Зачем тебе блюдо? Что оно такое?

Кузя, усмехнувшись, потянулся через стол и водворил бутылку на прежнее место.

– Старик, я же сказал: антенна. Не все и не всем полезно знать. Подарил бы – да и дело с концом.

– Вы кто – инопланетяне? Демоны из темного мира?

Кузя скривился и повторил:

– Есть знание, которое не приносит пользы.

Вероятно, алкоголь все-таки продолжал еще резвиться в моей голове, делая меня более храбрым, чем я есть на самом деле. Я положил руки на стол, подался к Кузе, к тому, кто прикидывался Кузей, кто принял облик Кузи, и медленно произнес:

– Тот факт, что вы пытаетесь завладеть блюдом с помощью обмана, говорит о нечистых намерениях. Ни отдавать, ни дарить его я никому не собираюсь. Вот так. Я сказал! – И я повторил знаменитый жест Глеба Жеглова-Высоцкого.

– Та-ак, – протянул Кузя, блуждая взглядом по стене за моей головой.

– Что ж, нет так нет. Но учти: и у тебя, и у твоих близких могут быть – и будут – большие, скажем так, неприятности. Уж будь уверен.

Мне стало совсем мерзко, но я постарался не подать виду, не потерять лица перед этим потусторонним засранцем.

– Вот тебе и раз! – Я нашел в себе силы изобразить усмешку. – Вот тебе и «подарок»! Это же запугивание уже получается, принуждение… Может ли считаться настоящим подарком подарок принудительный?

– Не может, – мрачно ответил мой собеседник. – Принуждения не будет. Просто вскоре ты увидишь, прочувствуешь и осознаешь, сколько неприятностей ты нажил, и сам от всего сердца возжелаешь сделать подарок. И ничегошеньки не потеряешь. Кроме неприятностей, конечно. И вот когда ты надумаешь сделать подарок – просто скажи. Тебя услышат.

Он тяжело поднялся, отодвинул табурет, и я тоже встал из-за стола.

– Посошков на дорожку распивать не будем. – Взгляд его был колючим, губы кривились. – До встречи, Дрюня!

Он направился к выходу и я, оторопев, отступил в сторону, пропуская его. «Дрюней» называла меня только Алена… и та, вторая… Откуда этот, в обличье Кузи… значит ли это?..

– Эй! – бросил я ему в спину, уверенный уже, что он не собирается бить меня по голове или живьем поджаривать на газовой плите. – А одежду свою не заберешь, трусики-лифчики?

– Сам пользуйся, – ответил он, не оборачиваясь, и вышел в прихожую.

Я не стал его провожать. Я подошел к окну и долго стоял, упираясь руками в подоконник, но из подъезда так никто и не вышел. Вполне возможно, что некто или нечто, скопировавшее телесную оборочку моего бывшего однокурсника Валерки Кузнецова, просто превратилось в муху…

Потом я вновь сел за кухонный стол и налил себе еще водки. Я пил водку, и мое душевное состояние становилось все ужаснее, хотя ужаснее, кажется было некуда, и в памяти всплыло какое-то липкое, неприятное, угрожающее слово, похожее на шипенье змеи: полиморф. Полиморф-ф… Вот с кем я, по-видимому, имел дело.

Большие неприятности, конечно, меня страшили; только вот что именно понимать под большими неприятностями? Наверное, самой большой неприятностью можно считать смерть, но как раз смерти-то я и не боялся – не мучительного умирания, не предсмертных страданий, а смерти как таковой, как оборотной стороны жизни. Да, был у меня период жуткого страха, неприятия, протеста (такой период, возможно, бывает у каждого), но я ухватился за идею переселения душ, я безоговорочно поверил в эту идею, потому что очень хотел поверить – и заглушил этот постоянно гнездящийся в каждом из нас страх… Конечно, трудно было смириться с мыслью о том, что вновь воплотишься ты уже не здесь и не таким, но я кое-что сказал по этому поводу самому себе. Раз и навсегда.

«Послушай, уважаемый котяга Андрей, – сказал я себе, – ты, конечно, скорбишь о том, что в следующем воплощении не сможешь баловаться с компьютером, пить пиво в июльскую жару и получать удовольствие от прогулок под осенним дождем. Там все будет другим. Но ведь вполне возможно, уважаемый, что в предыдущей жизни, в каком-то другом мире, самой большой для тебя радостью было пожевать слипшихся в комок холодных и скользких червей, а потом принять ванну из содержимого тухлых яиц, а самым высшим наслаждением, истинным кайфом, было поковыряться железной иглой в собственном больном зубе; и ты с горечью думал тогда, что в следующей жизни будешь лишен всех этих удовольствий… Так не кажется ли тебе, уважаемый Андрей, что в новой жизни, которая придет на смену этой, тебе и в голову не взбредет жалеть о компьютерах, пиве в жару и прогулках под дождем, как не жалеешь ты об утраченных навсегда червях, тухлых яйцах и игле в больной зуб?..»