Раздумья у старого камня

Поэтическая традиция, утверждающая, будто чуть ли не основным источником всего вдохновительного вещества является популярная у нас береза, упускает из виду, что поименованное дерево не менее успешно произрастает и в смежных чужеземных владениях. На мой взгляд, гораздо больше содержится его в других, скоропреходящих, казалось бы, явлениях, например в милых и таких унывных напевах предпокосного, бывало, девичьего хоровода, в запахе ржаной краюшки под парное молочко, в косом мимолетном дождичке над Окой, даже в пресловутом дыме Отечества.

Но, пожалуй, богаче всего этим живительным эликсиром, почти вровень с молоком материнским, те молчаливые, на любое кощунство такие безответные, грубей поделки мемориальные камни, что раскиданы кое-где по лицу нашей державы щедрыми и простодушными предками.

Подразумеваются старинные здания, нередко архаического замысла, творения изрядных русских плотников, самородных тож гениев каменного дела, воздвигнутые на потребу стародавних чувств и обычаев, почти сплошь (извиняюсь за их творцов перед нахмуренными передовыми мыслителями!) культового, то есть церковного назначения.

Большинство их — величавые соборы вкупе с онемевшими ныне, порою жалостно дивными звонницами, давно и жестоко источенные континентальной непогодой, поросшие по карнизам мелким кустарничком, как на гравюрах Пиранези, вдобавок обезглавленные усердием воистину безбожных активистов. И, право же, как надо не верить в свою победившую новизну, чтобы опасаться, как бы не распалась она в прах, не сгинула подобно адскому наваждению при виде чудом уцелевшего, на ободранном скелете купола, зачастую даже поникшего креста!

Вообще надо признать, что. последние вольготные полтора десятилетия были весьма печально использованы провинциальными властями, считавшими взрывчатку по дешевизне и сердитости мероприятия основным методом городского благоустройства: двигателем просвещения. Атеистический топор в руках воинствующего невежды, о чем предупреждал еще Гете, становится величайшим культурным бедствием, потому что сопровождается уже невозместимым для человечества ущербом. А ведь при наших-то просторах стоит ли строить даже похвального назначения коммунальные агрегаты, вроде прачечного заведения, уж непременно, скажем, на месте храма Василия Блаженного, под предлогом, что, по слухам, оный, Василий не возглавлял прогрессивно-освободительных тенденций своего времени.

Не вдаваясь в теологические дебри, также и в обсуждение религии как социального инструмента правящих классов, беру на себя жизнеопасное мужество вкратце объясниться по существу довольно ясного и кем-то нарочно запутанного вопроса.

На протяжении тысячелетий верховное понятие бога, как исходного начала всех начал, вместившее в себя множество философских ипостасей, национально окрашенных в фантастических мифах, когда-либо двигавших людьми моральных стимулов, ко всему прочему, служило емкой и неприкосновенной копилкой, куда человек с большой буквы — мыслитель и труженик, художник и зодчий — вносил наиболее отборное, бесценное, свое, концентрат из людских озарений и страданий, беззаветной мечты и неоправдавшейся надежды, наконец, свершений нечеловечески тяжкого труда.

Неизменно, сверх положенной дани, в размере десятины от трудов своих, люди отдавали небу треть, и половину, и все достояние целиком, включая самое жизнь иногда. Бессчетная вереница одержимых детской верой в свое же создание благоговейно возлагала на возвышенья алтарей свои черные гроши, пофазно переплавлявшиеся затем через восторг художника и щедрость мецената в пленяющие воображение архитектурные конструкции, населенные поэтическими причудами и химерами, в свою очередь изготовленными из неупотребляемых в быту чистейшего света и плотнейшего мрака, — воистину божественные шедевры, уже тем одним священные для всех нас, что в них сосредоточился совместный порыв иногда нескольких подряд людских генераций.

Непосильные для любой частной мошны, вобравшие в себя всякие первостепенные ценности эпохи, эти великие храмы от римского Петра до запомнившегося мне на всю жизнь, стрелой устремленного ввысь Йоркского собора, от циклопического Абу-Симбела, сберегаемого с нашей же помощью на месте Нильской плотины, до крохотной, так радовавшей москвичей несколько веков подряд расписной каменной игрушки, что стояла близ нынешнего генерального московского купалища (что на месте всемирно знаменитого храма Христа Спасителя), называвшейся Ризположенье и сметенной туда же, в яму насильственного забвения, резвой метлой тридцатых годов, — они становились вещественными показателями не только тогдашнего уровня техники, эстетического мышления, организации коллективного труда, но и факелами неугасимого творческого духа, интеллектуальными вехами века.