Раздумья в сумерках жизни

Но эти волнующие воспоминания и всё прочее моментально улетучилось, как дым в ветреную погоду, после вчерашнего одуряющего сна, где он впервые увидел свою жену и почему-то без дочери, что его не на шутку встревожило. Это был, наверное, провидческий сон. Будто стоит он перед женой в их кухне, и она, с побелевшим лицом от гнева и стыда за него, сквозь зубы сухо выговаривает ему, как приговор зачитывает: «Пойди сейчас же в ванную и, может быть, кое-что отмоешь у себя, да не забудь зубы почистить. Но знай, свою низменную душонку ты передо мною никогда не отмоешь. Если смогу этот срам пережить, то жить с тобой попробую, но этого подлого предательства тебе не прощу. И запомни! Бывший Дерюгин для меня навсегда умер, а потрёпанного, как ты сейчас, уважать никогда не буду! Тьфуу! Какой ты чужой и отвратительный!»

Дерюгин, как всегда в подобных случаях бывало, покорно отмолчался, поскольку давно убедился, что его жена всегда бывала права, а он, Дерюгин, нет. Да что об этом зря талдычить. У многих так бывает. И ничего – не кашляют.

Тем не менее нехорошим предчувствием он был озабочен до крайности, но Нальмине ничего не рассказал, даже виду не подал. Однако в его душе давно прижилась и укоренилась практичная мыслишка на все случаи жизни – мол, время всё вылечит и наверняка выправит эту неприятную кривизну на коротком отрезке его жизненного пути, как и у других обязательно исправляет. Эта мысль его всегда обнадёживала, придавала уверенности и самообладания в любой ситуации. О любви к Нальмине и намерении на ней жениться он решил сказать жене в один присест, в первый же день её приезда, а до этого дня решил об этом не думать, чтобы понапрасну своё сердце не тиранить. Это пока удавалось, но Дерюгин подзабыл, что в один присест можно решить только одну пристигшую человека проблему – в туалете, а эту подобным образом не решить. Иногда ему казалось, что его жене Нальмина понравится, и она в глубине души будет гордиться, что такая красивая и умная женщина отдала ему предпочтение, но виду, конечно, не подаст, понятное дело, из гордости. Ну и пусть. Это её проблема.

Но тучки на горизонте их пылкой любви всё сгущались и сгущались, и наплывали одна за другой, ближе и ближе. И Дерюгин мрачнел. Как-то при разговоре о детях Нальмина случайно, а может, и намеренно намекнула, что у неё есть трёхлетний сынок, родившийся калекой, и что сейчас он находится на попечении её престарелых родителей, но рано или поздно его придётся забирать к себе, как только вопрос с квартирой уладится. Дерюгин был потрясён этой новостью до глубины души и стыдливо отмолчался, сделав вид, что для него это не препятствие. Нальмина посмотрела на него с тревогой и озабоченностью и не стала продолжать этот неприятный разговор. Дерюгин за всё время их знакомства так ни разу и не поинтересовался её прошлой жизнью. Ему, как порядочному мужчине, было стыдно её об этом расспрашивать. Порой ему казалось, что за ней тянется такой длинный шлейф разных тайн, что он попросту боялся туда влезать, чтобы лишний раз не нарушать своего душевного спокойствия, которым так дорожил. Если сочтёт нужным – сама расскажет, решил он. Но его Нальминушка в этом отношении, как умная женщина, была сдержанным человеком.

Однако ему, Дерюгину, нестерпимо хотелось выведать, каким это образом ей, приезжей издалека, никому здесь незнакомой, сразу удалось устроиться к ним в аппарат управления на солидную должность, куда за просто так человека с улицы никогда не возьмут. Да к тому же и квартиру пообещали, чего в её ситуации, да и в любой другой без поддержки влиятельного чиновника невероятно трудно было добиться. Ему даже необходимо было это знать как её начальнику. Но кто он, этот загадочный чиновник, её покровитель, осталось тайной.