Разгадай меня

Огромный желтый солнечный шар, может быть, прямо сейчас неспешно перетекает в облака. Он такой жидкий, как яичный желток, и еще он расплывчатый, неясный, ярким пятном сияет в голубом небе. Он несет с собой холодную надежду и фальшивые обещания о теплых воспоминаниях, о настоящих дружных семьях, о сытных завтраках со стопочкой блинчиков на столе, облитых кленовым сиропом. Но ничего этого больше в мире не существует.

А возможно, что все совсем не так.

Не исключено, что сегодня сыро и пасмурно и порывистый ветер дует с такой силой, словно он вознамерился содрать кожу с рук прохожих. А может быть, снаружи морозно, или же идет самый настоящий град, или начался ураган, резко переходящий в торнадо, и земля трясется и готова разломиться пополам, чтобы уступить место нашим бесконечным ошибкам.

Я понятия не имею о том, что творится сейчас там, наверху.

Здесь нет окон, которые выходили бы хоть куда-то, предлагая хоть какой-то вид. Моя кровь замерзает, я как будто похоронена на двадцать метров под землей в учебной комнате, которая в последнее время стала для меня вторым домом. Каждый день я смотрю на эти четыре стены и напоминаю себе об одном: «Я не пленница, я не пленница, я не пленница». Правда, иногда ко мне возвращаются мои старые страхи, и тогда мне уже никак не освободиться от клаустрофобии, вцепляющейся мне в горло.

Когда я только появилась здесь, во мне родилось множество надежд насчет будущего, ведь я услышала столько обещаний.

Но теперь я уже не совсем уверена в них. Я волнуюсь. Мой мозг стал для меня предателем, потому что мои мысли каждое утро выползают из кровати вместе со мной с пронзительным взглядом, потными ладонями и сдавленным смехом, заполняющим мою грудь. Этот нервный смех нарастает изнутри, он грозится вырваться из груди, отчего в ней становится все тесней, и тесней, и тесней.

Жизнь здесь совсем не похожа на то, что я ожидала увидеть.

Мой новый мир как будто выгравирован на сером ружейном металле, запечатан серебром и пропитан запахами камня и стали. Воздух тут ледяной, коврики ярко-оранжевые, лампочки мигают, выключатели подают звуковые сигналы, и вообще все вокруг — какое-то электронно-неоновое — сверкает и переливается ярким светом. Здесь люди занимаются своими делами, постоянно перемещаясь куда-то, то громко топая, то передвигаясь плавными шагами, то тихо при этом перешептываясь, то громко крича.

А если хорошенько прислушаться, то можно, как мне кажется, даже услышать, как шевелятся мысли в головах, как напрягается мозг, когда кто-нибудь задумчиво постучит себе пальцем по лбу или почешет подбородок, многозначительно нахмурившись и собрав складки в уголках рта. Всевозможные идеи здесь носят в карманах, свежие мысли таятся на кончике языка у каждого. При этом глаза от высшей степени сосредоточенности сужаются до щелок, и я, по всей видимости, должна интересоваться всем этим и принимать в общей жизни активное участие.

Но только ничто не срабатывает, я как будто сломалась изнутри.

Предполагается, что я должна научиться обуздывать свою энергию. Так сказал Касл. Наши таланты — это просто разные формы энергии. «Материя не создается и не уничтожается, — объяснил он мне, — а вместе с тем, как изменился наш мир, соответствующим образом изменилась внутри его и энергия. Наши способности взяты из Вселенной, но только из другой материи, из другой энергии. Мы не являемся аномальными. Мы стали неизбежными элементами в извращенных манипуляциях самой Земли. Наша энергия откуда-то появилась, а это „откуда-то“ как раз и является окружающим всех нас хаосом».

В этом есть смысл. Я помню, на что походил наш мир, когда я оставила его.

Я помню провалившиеся небеса и целую серию взрывающихся наверху закатов под луной. Я помню потрескавшуюся землю, поникшие кусты и лужайки, которые когда-то были зелеными, а теперь приобрели бурый оттенок. Мне помнится и вода, которую уже нельзя пить, и птицы, которые не летают. Вся человеческая цивилизация словно сжалась до размеров нескольких огороженных лагерей, жалким образом вытянувшихся на том, что осталось на опустевшей земле.

Сама планета чем-то напоминает сломанную кость, которая никак не может срастись правильно, на сотню осколков хрустальной вазы, склеенных неумелой рукой. Нас сильно тряхнуло, потом началась всеобщая реконструкция, и вот теперь предполагается, что мы должны жить и функционировать, как прежде, притворяясь, будто это у нас неплохо получается. Но ведь это ложь, это чистая ложь, все здесь ложь — каждый человек, каждая вещь, место и даже просто мысль.

Я не могу функционировать нормально.

Я — самое настоящее последствие общей катастрофы.