Разгадай мою смерть

— Думаю, после смерти ребенка Тесс испытывала адские муки, — негромко промолвил он. — Такое не разделишь ни с кем. Даже с сестрой. С вами.

Я вышла в кухню, «ощетинившись», как сказала бы мама, однако не испытывала злости. Скорее, это можно было назвать полным, острым неприятием слов детектива. Несколько минут спустя хлопнула входная дверь. Они не знали, что через щели в твоих окнах можно разобрать все, что говорят снаружи.

Констебль Вернон глухо произнесла:

— Не слишком ли вы… — Она умолкла, не закончив фразу. Или я просто не расслышала.

Голос сержанта Финборо показался мне печальным.

— Чем скорее она смирится с правдой, тем скорее поймет, что ей не в чем себя винить.

Но я знала правду — и тогда, и сейчас. Мы с тобой любим друг друга, доверяем друг другу, и ты не могла совершить самоубийство.

Вскоре констебль Вернон спустилась обратно в квартиру.

— Мне очень жаль, Беатрис. Я собиралась отдать вам это. — Она протянула мне твой рюкзак.

Я открыла его и не обнаружила внутри ничего, кроме кошелька и документов. Проездной, студенческий билет, читательский билет — знаки принадлежности к обществу, в котором есть библиотеки, городской транспорт, колледж искусств, а не к тому страшному миру, где окровавленный труп молоденькой девушки может пролежать в полуразрушенном общественном туалете пять дней, после чего ее запишут в самоубийцы.

Я разорвала подкладку, но твоего письма не нашла.

Констебль Вернон присела на диван рядом со мной.

— И еще вот это. — Она вытащила из плотного конверта фотографию, заложенную между двумя картонками.

Меня тронула ее забота, так же как раньше тронула аккуратность, с которой она упаковала твою одежду для реконструкции.

— Это фото малыша. Мы нашли карточку в кармане ее пальто.

— Но ведь мальчик умер, — недоуменно сказала я, беря в руки снимок, сделанный «Полароидом».

Констебль Вернон кивнула — как мать она понимала больше.

— Тем дороже была для Тесс эта фотография.

Первое, что бросилось мне в глаза, — твои руки, держащие младенца. Руки, не изрезанные ножом. Твоего лица на фото не было, и я не нашла в себе мужества его представить. До сих пор не нахожу.

Затем я увидела малыша. Он лежал с закрытыми глазками, как будто спал. Пух бровей — тоненьких, не толще карандашной линии — поражал совершенством. Жестокость и уродливость мира ни разу не омрачали его невинное личико. Тесс, твой сын был прекрасен. Идеален.

Фото сейчас при мне. Я всегда ношу его с собой.

* * *

Констебль Вернон вытерла слезы, грозившие капнуть на фотографию. Ее сострадание не знало границ. И как такой мягкий, добросердечный человек мог служить в уголовной полиции? Я старалась думать о чем угодно, только не о твоем мальчике, только не о том, как ты держала его на руках.

Рассказав мистеру Райту про фотографию, я резко встаю из-за стола и говорю, что мне нужно выйти. Добегаю до туалета. Слезы, которых я больше не могу сдержать, катятся по щекам. Какая-то женщина, наверное, секретарь или юрист, моет руки под краном. Ей хватает такта не комментировать мое состояние, но перед выходом она оборачивается и дарит мне ободряющую улыбку, проявление некой солидарности. Мне еще многое нужно рассказать тебе, только тебе, а не мистеру Райту, так что, пока я оплакиваю Ксавье, ты узнаешь, что произошло дальше.

Примерно через час после ухода констебля Вернон Тодд привез маму. Как я и ожидала, он проявил себя великодушным зятем, проделав весь путь до Литтл-Хадстона и обратно. Я сообщила новости, которые принес сержант Финборо. На мамином лице уже почти проступило облегчение, но я сказала:

— Полиция ошибается. — Несмотря на ее явное нежелание слушать меня, я продолжила: — Я не верю, что Тесс свела счеты с жизнью.

Мама поплотнее запахнула пальто.

— По-твоему, убийство лучше?

— Нужно узнать, что случилось на самом деле. Разве ты не…

— Мы все знаем, что случилось, — перебила мама. — Инспектор сказал, что Тесс была не в себе. — Чтобы придать вес доводу, она повысила детектива Финборо в должности. В ее голосе появились нотки отчаяния. — Бедняжка, наверное, сама не понимала, что творила.

— Дорогая, миссис Хемминг права, — поддержал ее Тодд. — Полиция разбирается в таких вещах.

Он сел на диван рядом с мамой, приняв типично мужскую позу: широко расставил ноги, занимая, таким образом, места вдвое больше обычного и демонстрируя принадлежность к сильному полу. Тодд переводил глаза с моего хмурого лица на лицо мамы, которая никак не могла определиться с выражением.

— Слава Богу, что формальности со вскрытием улажены и можно наконец организовать похороны. — Это прозвучало почти ободряюще.

Мама кивнула и благодарно посмотрела на Тодда, точно маленькая девочка. Она определенно купилась на его трюк с демонстрацией мужественности.

— Где вы хотели бы ее положить? — спросил Тодд.

«Положить» — как будто тебя положат в постельку и утром тебе станет лучше. Бедный Тодд, он ведь не виноват, что его словечки приводят меня в бешенство. Маму этот речевой оборот никак не зацепил.

— Я бы хотела похоронить ее на церковном кладбище, рядом с Лео.