Разгадка шарады — человек

Он перешел со скотча на водку. Он не был пьян, но уже давно его состояние нельзя было назвать нормальным. Апатия сменилась возбуждением. Он вышагивал по комнате, включая один за другим телевизоры — это создавало иллюзию безопасности и могущества. Потом открыл банку тунца. Валери уже не придет. Она боится! Она его боится! Вот почему ее никогда нет дома с тех пор, как… Да нет, ерунда. Они же хорошо жили, хоть и ссорились. «Может, она считает меня сумасшедшим?» — подумал Раймон. Правда, Валери не назовешь впечатлительной. Скорее всего, она просто осторожничает. Вдруг в студию нагрянет полиция с обыском, начнет задавать каверзные вопросы — лучше в это время оказаться подальше от дома. А возможно и другое… Вполне вероятно, она просто не хочет знать, что он предпримет дальше: она же считает его преступником… А вдруг он отправится в «Афинию» и убьет Криса?.. Или станет дожидаться более удобного случая?.. Чувствуя, что окончательно сходит с ума, Раймон принялся за бурбон — ему нравилось, как он обжигает желудок. Одно несомненно: Вал будет держать язык за зубами. Но при малейшей опасности расколется… как и любой на ее месте. Кому он, собственно, нужен? Кто станет его защищать? Здесь он — словно во вражеском лагере. Раймон подправил изображение. Как бы ему хотелось увидеть себя на двадцати экранах сразу! Двадцать жизней, тысячи, миллионы жизней! Пусть смотрят те, кто знал его с пеленок, кто говорил: «Этот не такой, как другие! Этот палец о палец не ударит!..»

Он рассеянно слушал сводку погоды, на экране возникали причудливые схемы со стрелками, словно угрожавшими темному массиву Оверни. И вдруг, сразу отовсюду, раздалось сообщение, которого он ждал.

«— Он будет петь! — кричал ведущий. — Крис только что подтвердил свое решение нашему специальному корреспонденту… Прошу вас, Робер!»

Показали комнату Криса. Он сидел в кресле в халате, откинувшись на подушки.

«— Конечно, я боюсь, — признал Крис не без отваги. — Хоть и знаю, что почти не рискую, но все же страшусь той минуты, когда придется выйти на сцену. Для артиста это всегда нелегкое испытание, а уж сегодня…»

Камера медленно наезжала на него, безжалостно укрупняя осунувшееся от тревоги лицо, застывший взор и тонкую морщинку, перерезавшую лоб, словно след, оставленный скальпелем.

«— Сцена надежно охраняется, — сказал репортер (виднелось лишь его плечо громоздкой тенью в левом углу экрана). — К вам никто не сможет приблизиться.

— Пустоты-то я и боюсь больше всего… Разумеется, я постараюсь не разочаровать тех, кто поверил в меня, но хочу, чтобы они знали заранее, что не стоит ждать слишком многого: если я и решился выступить, то исключительно ради них… Мне сейчас так тяжело…»

— Подонок! — рявкнул Раймон. — Тяжело ему!.. Да он мать с отцом пришибет и не охнет!

«— А что вы собираетесь исполнить?

— Последнее, что написал Оливье Жод… Только то, что еще не вышло на пластинках, например „Я тебя обнимал“. С этой песни я и начну…

— Мы уверены, что это будет чудесно», — завершил беседу репортер.

Дальше показали проспект Монтеня, неподалеку от «Афинии». Огромная толпа выплеснулась на проезжую часть, огибая со всех сторон полицейский фургон. В студию ворвался многоголосый шум.