Разгон

Эта домна представлялась ей уже и не металлургическим агрегатом, а чем-то намного величественнее именно благодаря своей неповторимости. Пять тысяч кубометров объема, четыре миллиона тонн чугуна в год. Высота - свыше восьмидесяти метров, диаметр - свыше семнадцати метров, под землей проложены бетонные туннели, по которым в домну текут целые реки воды, неохватной толщины трубопроводы посылают из воздухонагревателей целые океаны воздуха в "легкие" печи, воздушный эстакадный "мост", который километрово перекинулся между домной и горно-обогатительным комбинатом, подает в чрево печи ежесуточно свыше пятисот вагонов шихты, специально построенная ТЭЦ свой ток отдает сложным механизмам и агрегатам, компьютерам, которые управляют всеми технологическими процессами и установками кондиционирования воздуха, потому что это уж и не обычная домна, а нечто словно бы вроде комфортабельного и управляемого вулкана беспрерывного действия.

Построить все это, и построить невиданно быстро, можно было только благодаря тому, что на строительстве с первого дня, с первого часа не было никакой неуверенности и неопределенности, все было запрограммировано, все загодя обусловлено, все высчитано с высочайшей точностью: диаметры, объемы, размеры, вес, способы крепления, монтажа, характер работ, очередность сооружения объектов, высота прожекторных мачт для освещения, мощность энергоблоков и компрессоров для подачи сжатого воздуха, типы кранов для монтажа (пятидесятитонные и стотонные), радиусы закруглений на кольцевых бетонных автодорогах, количество номеров на коммутаторе оперативно-диспетчерской связи и количество мест в огромной рабочей столовой, сверкающей нержавеющей сталью, эмалью, стеклом и пластиками.

Ах, если бы человеческую жизнь можно было планировать с такой точностью, с такой гармоничностью, с такой заданной наперед эталонностью, чтобы она, достигая наивысшей завершенности в каждом отдельном случае, в то же время служила своеобразным образцом для всех остальных, кануном жизни грядущей!

Несколько дней, добровольно, за счет собственного отпуска, уставая и изнуряя себя до предела, металась Анастасия по Кривому Рогу, готовила материал, от какого бы пришел в восторг даже ее невозмутимый скептический редактор, встречала и провожала почти все рабочие смены, питалась в рабочей столовой, в гостинице соцгородка, кажется, даже не бывала, потому что забила и про себя, наконец вынуждена была признать: от тоски и отчаяния не спасет ничто.

Вновь и вновь плыла она в гудящем море, видела за вздыбленной яростной водой пустой причал, снова переживала свою боль, не принимала никаких оправданий, не хотела знать никаких причин. Ведь дано было слово. Без принуждения, без упрашиваний и мольбы. Добровольно и легко. Такое слово не нарушают. Да еще так молча, загадочно, без объяснений. Виноват тот, кто не пришел. Не прийти может женщина. Мужчина - никогда. Женщины всегда правы. Как тираны и диктаторы. Она - диктатор? Смех и грех!

Запершись в гостиничном номере, Анастасия пыталась упорядочить свои журналистские впечатления от нового мира, открывшегося ей здесь, но вынуждена была признаться самой себе, что предпочитает упорядочить разве что собственное отчаяние, как будто для этого есть какое-нибудь средство. Самое удивительное: никак не могла понять, почему в ней остался такой ужасный след от того, казалось бы, столь незначительного происшествия на море. Что она Карналю и что ей Карналь? Случайно узнала о его существовании. Случайно познакомилась. Без восторгов, даже без элементарного удовольствия. Такой человек если и не отпугивает, то вызывает чувство враждебности или просто равнодушия. Со времени знакомства отношения их были, так сказать, случайно-пунктирные. Еле заметные. Правда, та дикая ночь, когда пришлось спасаться от нахального Кучмиенко... Наверное, тогда пролетело что-то в ночном телефоне между двумя одинокими людьми... и... Пролетело? Но это она может сказать только о себе. А о Карнале? Ухватилась за его обещание на берегу, как за свидетельство чего-то давнего и более высокого. А если это была простая вежливость?