Разгон

- Тоже мне математик, не может запомнить, в каком номере остановился, бормотал пораженный Кучмиенко, протискиваясь вслед за Карналем к выходу.

В гостиницу Карналь так и не пошел. Ему всегда не хватало решительности в последнюю минуту. Вспоминал лобастого профессора, его манеру трибуна, энергичную наступательность и понимал, что не о чем ему с ним говорить. Такие люди не знают и никогда не захотят узнать, что такое неуверенность, сомнения, им неведомы тупики, высокое солнце истины сияет для них неугасимо, и они идут к ней, несмотря ни на что. А разве он, Карналь, принадлежит к таким людям?

Уж если они должны были познакомиться с профессором именно на почве толкования теории игр, то Карналь с полным правом мог бы сказать, как говорят англичане: если ты не можешь делать то, что тебе нравится, то пусть нравится тебе хотя бы то, что ты делаешь.

Но профессор принадлежал к людям, не отступавшим от своего. Он снова позвал Карналя, но уже не в гостиницу, а на третий этаж общежития, где в двух маленьких комнатках жил вместе со своей молодой женой, грузинкой, секретарь университетского парткома Пронченко.

Какой-то студент-первокурсник постучал в дверь комнаты Карналя и сказал, что его просят к Пронченко.

Пронченко был кандидат наук, вел на их факультете семинар по механике, но Карналь не посещал этого семинара и знал преподавателя только в лицо. Очень высокий и очень красивый человек, глаза как на византийских иконах, всегда чуть улыбающийся, лицо излучает доброту. Как и все фронтовики, ходит в старой офицерской форме. Рассказывали, что он был танкистом, горел в танке, имеет много боевых орденов, хотя никогда почему-то не носит даже колодочек. Может, из скромности, а может, чтобы не выделяться среди тех преподавателей, которые на фронте не были - кто из-за пожилого возраста, кто из-за болезни, кто был забронирован, как ценный специалист, к которым Пронченко принадлежать не мог, ибо защитил диссертацию уже после войны, выйдя из госпиталя, где лечился так долго, что успел познакомиться со своей будущей женой, влюбиться в нее, она влюбилась в него, и вот так вышло, что этот красивый украинец выкрал прекрасную грузинку из Тбилиси и привез ее сюда. Жену Пронченко студенты часто встречали в общежитии, она была так же красива, как и муж, глаза у нее немного грустные, темные, задумчивые, лицо ласковое, и вся она какая-то ласковая, приветливая, всечеловечески добрая, с каждым здоровалась, словно была ему сестрой или однокурсницей, хотя студенткой не была, преподавала в школе русский язык и литературу, всегда носила кипы тетрадей, которые должна была проверять и на которые математики злорадно указывали филологам: вот ваша будущая судьба.

Если ты в университете уже пятый год, можешь немало знать о каждом преподавателе. Ясное дело, о ректоре или проректоре знания твои соответственно большие, так же о Пронченко, который вызывает не меньший интерес, чем сам ректор. Но все это так, эвклидова геометрия, никаких пересечений, никаких касательных с житьем-бытьем рядовых студентов типа Карналя оно не имеет и не может иметь. И вдруг Пронченко приглашает Карналя к себе домой! Правда, тоже в общежитие, в такие же комнаты, как у студентов, так же стоит в очереди к общей плите жена Пронченко Верико Нодаровна. Но в то же время существует грань, какую переходить не дано. Для дел у Пронченко есть кабинет в университете, научные вопросы решаются на кафедре и в деканате, и в те две комнатки в общежитии могут ходить к Пронченко лишь ближайшие его друзья. А какой же ему друг Карналь, когда они толком и не знакомы?!

Карналь не любил, когда его куда-то звали, приглашали. Будто чувствовал в этом угрозу для собственной свободы, сразу переставал принадлежать себе, как бы переходил в чужую собственность, все его существо протестовало, бунтовало, роптало. Посягательство на свободу поступков он усматривал даже тогда, когда приходилось куда-то ехать. Купленный билет казался ему эквивалентом утраченной свободы. Случалось, Карналь выскакивал из вагона поезда, который уже трогался, или спрыгивал о парохода на причал, когда матросы уже убирали трап. Добровольных обязательств Карналь мог набрать на себя целые горы, но совсем не умел быть покорным. Его организм даже выработал своеобразные сигнально-защитные функции, и если, к примеру, Карналю очень не хотелось куда-то ехать или идти, у него даже могла повыситься температура. Врачи должны бы определить такое состояние как концлагерный синдром. Но что могли знать врачи о нем, Карнале, кто девятнадцатилетним побывал в аду и вернулся из такого ада, какой не снился даже великому Данте!