Разгон

Он тихо положил трубку, лицо его взялось красными пятнами, он готов был пойти к Карналю и рассказать о надоедливых расспросах Кучмиенко, но сдержался, вспомнив ироничность академика. Тот скажет: "Кучмиенко знает, кого спрашивать". И уже ты убит навеки.

Алексею Кирилловичу не очень нравилась манера Карналя разговаривать с людьми. Слишком резкая, иногда даже нескрываемая насмешливость. Казалось, академик держит всех на иронической дистанции для придачи соответственного значения собственной персоне, а не для утверждения истины, которой, собственно, должен служить. До сих пор Алексей Кириллович не имел случая постоянно и вплотную наблюдать такую небудничную индивидуальность, поэтому выводы свои касательно академика менял едва ли не каждый день, медленно доходя до истинной сути, особенно же поскольку должность помощника содействовала раздумьям, давала время для вдумчивого анализа не только поступков, но даже отдельных замечаний Карналя. Со временем Алексей Кириллович понял, что для академика его ирония - как бы синоним свободы, нечто вроде расставления локтей, очерчивания вокруг себя своеобразного мелового круга. Только таким способом Карналь мог отстаивать свою индивидуальность, не подчиняться автоматизму жизни, не давать засасывать себя мелочам и суете, каким легко поддаются люди ленивые, неорганизованные, посредственные или просто бездарные - для них главное спрятаться за других, выставить впереди себя кого-то другого, а самому потирать руки. Даже людей Карналь подбирал, подсознательно (а может, и сознательно) исходя из своего, так сказать, иронического принципа. Это были работники с точным мышлением, откровенные, часто безжалостные, когда дело касалось бездарности, неумения работать, единомышленники с академиком в том, что наука иронична по своей сущности, что все законы (и законы природы, и законы человеческого общества) холодны, как ведро воды, не содержат в себе никаких эмоций, значит, и относиться к ним следует соответственно. Но на этом все сходство между ближайшими сотрудниками Карналя кончались. И его первый заместитель, и заместитель по темам, и заместитель по серии, и главный инженер, все, кроме Кучмиенко, отличались такой неодинаковостью характеров, были такие разные по привычкам, по манере поведения, даже в быту, что просто невозможно было представить себе, как умудрялся Карналь держать вместе таких неодинаковых людей. Они держались возле него лишь благодаря одаренности, и чем оригинальнее каждый из них был в своем образе жизни, тем талантливее и умнее оказывался как работник.

Кучмиенко же, напротив, любил окружать себя людьми, похожими на него даже внешне. Все они были учтивы, воспитанны, добродушны, сдержанны, никому и в голову не пришло бы поднять голос против старшего, против самого Кучмиенко или (не приведи господь) против самого Карналя. У них был циничный девиз, повторяемый ими вслед за Кучмиенко: "Не выпендриваться". Тому, кто выскакивает, оторвем голову, сиди и молчи. Не рвись выполнять указания. Хорошо выполнишь - будешь выполнять всю жизнь, а другие будут спать. Кроме того, тебя тогда не за что будет ругать, а кого же начальству и ругать, если не тебя? Они страшно любили создавать для разрешения любой проблемы комиссии. Комиссия - самый верный способ избежать ответственности. Персонально никто не отвечает, зато можно вынести общее решение о нецелесообразности, об ошибках, о том о сем. Кто будет исполнять, это уже дело десятое.

Все это открывалось Алексею Кирилловичу не сразу, постепенно, иногда тяжело, болезненно. Его поначалу очаровал Кучмиенко своим показным демократизмом, своим умением всем обещать, никому не отказывать. Его сотрудники нравились Алексею Кирилловичу, человеку от природы аккуратному и учтивому, своею воспитанностью, умением одеваться с каким-то особенным шиком, который они выдавали за "кибернетический", тогда как "команда Карналя" была порой шумлива, часто попросту грубиянская, одеты все эти доктора и "золотые головы" как попало, даже техники на заводе к Карналю, казалось, относились без всякого почтения, спорили с ним, демонстративно могли оставить совещание, грохнуть дверью, снова вернуться, "чтобы доругаться". Когда Алексей Кириллович обратил внимание на то, что у Кучмиенко все сотрудники прекрасно воспитанные люди, Карналь буркнул:

- Дураки всегда прекрасно воспитаны и умеют во всем соблюдать приличия. А мы с вами должны жить не для приличий, а для дела. Настоящий ученый преданность истине порой вынужден противопоставить авторитету руководителя. И настоящий руководитель должен это понимать.

Мысли его не всегда согласовывались с мыслями общепринятыми. Алексею Кирилловичу даже показалось сначала, что Кучмиенко стремится спасти Карналя от такой несогласованности, которая неминуемо должна привести академика к целому ряду неудобств, если не к постоянным конфликтам.