Разговор с незнакомкой

— Не плачь, девчо-о-нка… пройдут дожди! — доносился нестройный речитатив из-под тополя. Там, на другой стороне дорожки, присыпанной светлым речным песком, пили шампанское почему-то без стаканов. Ребята, отпив глоток, передавали сверкающую фольгой бутылку по кругу. Вот очередь дошла до девушки с пышной красивой прической, она поднесла тяжелую бутылку к губам, поперхнулась и, передав ее дальше, закрыла лицо руками.

— Ты хочешь вина? — спросил сидевший рядом с Надеждой Сергеевной парень подружку, кладя в рот ей дольку шоколада. Девушка покачала головой.

— А что же ты хочешь?

— Я буду ждать тебя… — подумав, ответила она. Он отломил еще дольку шоколада. Она отстранила его руку и спросила:

— Что же ты молчишь?

Он не ответил.

— Разве тебе это безразлично?..

Он не ответил.

— Нет, ты только посмотри, посмотри, какое небо сегодня! Совсем не осеннее… — девушка, запрокинув голову, жмурясь, смотрела через тополиные ветки на небо.

— Да, небо пахнет весной… — тихо проговорил парень.

— Ты только пиши мне почаще, ладно?..

— Знаешь… как это ни смешно, но я за свою жизнь написал одно лишь письмо. Родителям из пионерского лагеря «Артек»…

— А мне?

— Ну… это же не по почте.

На первый путь подали состав из старых, побуревших от времени и дождей вагонов пригородной электрички. Петр обнял Наденьку.

— Я напишу тебе, еще с дороги. Береги Машутку и себя, Надя.

— Петя… — губы не слушались Наденьку, а глаза набухли тяжелыми едкими слезами.

— Выше голову, Надюша. Ты жена летчика…

— А как же… как же я без тебя?

— Я думаю, это не надолго, Надя.

— Петя, но я… — Наденька улыбнулась сквозь слезы. — Мы ведь ни разу еще не расставались, и поэтому… мне страшно, Петя!..

— Я вернусь, Надюша, и мы уже никогда не расстанемся, даже на неделю, даже на день, обещаю тебе…

Петра громко окликнули из тамбура, он выпустил Наденькины руки, шагнул к вагону, взялся за поручень и обернулся к ней. В ту же секунду состав дернулся и тихо поплыл вправо. Наденька бросилась было к Петру и тут же почувствовала, как обмякли и онемели ноги. Лицо Петра, его высоко поднятая рука, удаляясь, становились нерезкими, расплывчатыми и вскоре совсем исчезли за пеленой слез и плотной стеной провожающим, а она, не имея сил сделать и шагу, продолжала стоять на месте.

В начале сквера появился офицер с красной повязкой на рукаве кителя, он что-то негромко сказал сидящим на ближней к нему скамье, его слова, по-видимому, передались по цепочке, все вдруг поднялись, двинулись нестройными рядами к проспекту. Девушка крепко держала парня под руку, стройные ноги ее в модных туфлях с медными ободками вышагивали нервно, частили, не попадая в ритм. Парень обнял ее за плечи, они медленно брели, чуть приотстав от остальных, выцветший рюкзак слегка покачивался на спине у парня. Надежда Сергеевна долго, до рези в глазах, смотрела им вслед. Сквер опустел, и она осталась одна в пасмурном и печальном июньском дне далекого сорок первого года.

Ей не забыть, как долго плелась она сырыми пустынными улицами к дому. Доходила до своего переулка и вновь поворачивала назад, к вокзалу. В затуманенном сознании судорожно пульсировала мысль, что вот сейчас все повернется вспять, надо только не отходить от вокзала. Петр вернется и будет стоять на перроне, поджидая ее, ведь у него отпуск и он не собирался никуда уезжать.

…Ноги у нее подкашивались, когда она, уже за полночь, стояла измерзшая и измученная у ветхого, осевшего в землю особняка, в мезонине которого они занимали втроем комнату. По темной скрипучей лестнице поднялась наверх, с трудом отперла дверь. Густая темнота ударила в лицо волной теплого воздуха и до боли знакомым, терпким запахом табака. Петр курил трубку в полдень, перед дорогой, но маленькая их комната еще хранила этот дух.

Наденька, не включая света, опустилась на стул возле темного окна. Перед взором ее, под надсадный гул самолетов, под сиротливые, хриплые гудки паровозов, все еще плыли эшелоны.