Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

Из груди моей вырвался прерывистый стон. Развернувшись на каблуках, я ринулся прочь из комнаты. Не обращая внимания на препятствия, я стремглав мчался по коридору, сбивая жалкие груды мусора, попадавшиеся мне по дороге, больно ударяясь коленями о деревянные и металлические обломки. Добежав до входной двери, я распахнул ее.

На пороге, сжимая в руках ружье, стоял Питер Ватти с лицом, искаженным безумной яростью.

Пронзительный вопль ужаса сорвался с моих губ. Ватти поднял приклад ружья, целясь мне в голову. Защищаясь, я вскинул руки, но было поздно.

Вспышка ослепительно белого света, сопровождавшаяся невыносимой, обжигающей болью – последнее, что я помню. Затем слепящий свет померк, боли не стало, все объяла тьма, тишина, и я погрузился в полное забытье.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Как долго я оставался без сознания, не могу сказать. Помню лишь период крайней бесчувственности, за которым последовал до жути яркий, душераздирающий кошмар, – отвратительная женская личина в могильных одеждах восстала из подземного склепа, в котором ее похоронили заживо. Скользнув в комнату, где я спал, она разорвала свой гниющий саван на длинные, запачканные кровью полосы и привязала ими мои запястья к столбикам кровати. Затем, вытянувшись рядом со мной на перине, она потянулась холодными, липкими губами к моему уху.

Хотя я бешено метался из стороны в сторону, стараясь избежать прикосновения несказанно омерзительного существа, тело мое оставалось неподвижным, руки накрепко привязаны к кровати. Почувствовав ее взволнованное дыхание, я как можно дальше отвернул голову. Резкий рывок болезненной пульсацией отозвался в висках.

– Один поцелуй, – напевно шепнула она. – Молю – всего один.

Вопль тоски вырвался из моей груди. Кожа покрылась испариной. И тут же, прежде чем я успел унять крик предсмертной муки, я очнулся.

Моим первым чувством было глубокое облегчение оттого, что страшный призрак оказался всего лишь ужасным сном. Но уже через минуту, поняв, где я и что со мной, я вполне осознал – и дрожь пробежала по всему моему телу, – что мое истинное положение ничуть не менее страшно, чем только что привидевшийся кошмар.

Я снова оказался в незапятнанно чистой, залитой светом свечи спальне. Я сидел в шератоновском кресле, к которому был крепко-накрепко привязан до крайности обтрепавшимся кожаным ремнем, напоминавшим вконец выношенную подпругу. Она несколько раз опоясывала мои руки и верхнюю часть туловища, приковав меня к спинке кресла.

Прямо передо мной стояла кровать красного дерева. Питер Ватти находился возле нее, склонившись над предметом, лежавшим с левого края.

Это был труп – труп женщины, судя по истлевшему платью и длинным прядям жестких курчавых волос, разметанных вокруг черепа. Лицо настолько отвратительно высохло и сморщилось, что напоминало египетскую мумию. Лишенный покрова плоти рот отвратительно скалился, обнажив ряд страшных желтых зубов. Два деревянных шарика, раскрашенных под глазные яблоки, были вставлены в пустые глазницы. Ноги покойницы были в изящных туфельках, а на руках красовались кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным узором.

Истлевший труп – я понял это с первого взгляда – был разложившимся телом обожаемой жены Ватти – Присциллы Робинсон. Она была облачена в платье, в котором ее погребли.

Перчатки, однако, явно появились куда позднее. И действительно, я не мог не признать в них пропавшую пару, принадлежавшую Анне Элкотт.

В правой ладони Ватта бережно держал синий стеклянный пузырек, из которого по капелькам стряхивал блестящую мазь на руку. Затем он втирал состав в омерзительное лицо трупа, нежно касаясь потрескавшейся, свисающей лоскутьями кожи, и высоким заунывным голосом напевал одну и ту же строфу из старинной баллады «Беспокойная могила»:

Любимая, не спи, не спи!
Склонился и стою я -
Холодных, словно глина, губ
Я жажду поцелуя! 

Когда я, скованный ледяным ужасом, наблюдал эту безумную сцену, слуха моего коснулся низкий, выдающий смертельный испуг, скулящий звук. И только после того, как Ватти резко прервал свое священнодействие и обернулся ко мне, я понял, что эти скулящие звуки издаю я сам.

Видя, что я очнулся, Ватти поставил синий восьмиугольный пузырек на прикроватный столик и подошел ко мне. Дотянувшись рукой до пояса, он извлек из прикрепленных к ремню старых кожаных ножен охотничий нож с широким лезвием. Затем он помахал оружием перед моими глазами, его отталкивающее лицо исказилось неописуемой ненавистью, и он прорычал:

– Ах ты, гнусная ищейка. Надо выпустить тебе кишки прямо сейчас.

Даже будучи в крайне смятенном состоянии, я узнал резкий, до странности знакомый запах, исходивший от руки, державшей оружие. Однако мысли мои пребывали в таком разброде, что я не смог тут же опознать его.