Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

Как раз это чувство овладело мной, когда я стоял спиной к деревьям, прижимая к груди дюжину наколотых и успевших хорошо просохнуть поленьев. Кто-то – я был уверен – впился взглядом мне в спину. Надо было только обернуться, чтобы лицом к лицу увидеть неизвестного наблюдателя. От абсолютной уверенности в том, что кто-то следит за малейшим моим движением, холодок пробежал у меня по спине и волосы на затылке встали дыбом.

Напряжение становилось все более невыносимым. Глубоко вдохнув, я медленно обернулся.

Хотя и готовился к потрясению, зрелище, представшее моим глазам, оказалось и того ошеломительнее, ибо внешность человека, стоявшего на краю леса, была точно такой беспокойно-тревожащей, как описала ее нам крошка Мэй сегодня утром. И все-таки детское описание бродяги – буравящий взгляд, бесцветное лицо и огненно-рыжая борода – не смогло в полной мере передать до чрезвычайности странный вид этого человека. Зачем он вернулся во владения Элкоттов, оставалось загадкой, хотя я невольно чувствовал, что в его вторичном появлении есть нечто явно зловещее.

Несколько мгновений мы стояли друг против друга, причем бродяга так и сверлил меня дотошным взглядом. Наконец я решил окликнуть его и настоятельно потребовать, чтобы он объяснил, зачем вернулся. Собрав необходимое количество слюны (ибо во рту у меня пересохло, как только я его увидел), я открыл рот, готовясь произнести свой вопрос.

Но, прежде чем я успел вымолвить хотя бы слово, бродяга резко повернулся и скрылся в лесном сумраке.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

– Кто-нибудь видел мои перчатки?

Вопрос этот, причем прозвучавший настоятельно и категорично, задала старшая из сестер Элкотт, Анна. Уже минут десять-пятнадцать она в исступлении металась по дому, ища помянутые перчатки. Теперь она стояла посреди госгиной, уперев руки в бока, и на ее пухлом хорошеньком лице было написано полное отчаяние.

– Нет, милочка, – ответила миссис Элкотт, которая, надев плащ с капюшоном и прихватив плетеную корзинку, собиралась отнести остатки вчерашнего завтрака бедной вдове-немке, ютившейся в лачуге неподалеку с целым выводком из шести истощенных голодом детей, – не видела со вчерашнего вечера. Посмотри повнимательнее, девочка. Уверена, они куда-нибудь завалились.

Затем, попрощавшись с нами, добрая женщина отправилась в путь.

– Я просто не понимаю! – выкрикнула девочка, топая ногой и таким образом давая выход своему негодованию. – Я же собственными руками положила их на корзинку с рукоделием вчера вечером, после того как пришила новые пуговицы. О Господи, что же мне теперь делать? Я не могу пойти без них сегодня на вечеринку к Энни Мофат. Перчатки – это же самое важное, без них нельзя танцевать.

– Буду рада одолжить свои, хотя на одной пятно от лимонада, – сказала Луи, которая, лежа на ковре, деловито выводила какие-то каракули в блокноте. – Придумала! – тут же воскликнула она, не отрываясь от своего занятия. – Чистую надень, а вторую нервно сжимай в руке – тонко придумано!

– Спасибо тебе, Луи, но вряд ли я смогу весь вечер протаскаться с грязной перчаткой, – сказала ее сестра. – И потом у тебя руки больше, и чистая мне все равно не подойдет.

Почти сутки истекли после событий, описанных в предыдущей главе. И за все это время я ни разу, ни по какому поводу не упомянул – ни Сестричке, ни одной из элкоттовских дам – о своей встрече с подозрительным рыжебородым бродягой. Я чувствовал, что этим лишь без нужды встревожу их. Однако я принял и кое-какие меры предосторожности, накануне вечером оставаясь внизу, пока все остальные домочадцы не разошлись по своим комнатам. Затем я обошел весь первый этаж, проверяя, крепко ли закрыты окна и заперты ли на засов передняя и задняя двери. И только тогда лег.

В данную минуту я сидел за письменным столиком в углу гостиной, сочиняя письмо Путанице о нашем визите к доктору Фаррагуту. Оторвавшись, чтобы подумать над неловким положением, в какое попала Анна, я вспомнил, что видел кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным рисунком, в том самом месте, которое она упоминала, а именно на корзинке с рукоделием, которую она оставила на своем стуле вчера вечером, прежде чем идти спать.

– Так я и знала! – воскликнула она, когда я подтвердил ее слова. – Но теперь их там точно нет, и вообще я уже везде смотрела. О Боже, прямо зло берет!

– Если хочешь, Анна, возьми, пожалуйста, мои перчатки. Они немножко поношенные, но все еще приличные, и я уверена, они тебе подойдут. – Это великодушное предложение исходило от моей дорогой жены, которая, сидя на диване рядом с Лиззи, помогала той шить новые платьица для ископаемых кукол.

Вы так добры, Вирджиния, – сказала Анна, которой, так же как и остальным членам семьи, жена наказала звать ее по имени, данному при крещении. – Я заметила ваши перчатки, когда мы ехали в экипаже. Они премилые, и я буду рада надеть их, если вы действительно не против. И все же мне очень хотелось бы знать, куда подевались мои.