Разговоры беженцев

Циффель. Зависеть от этого было необыкновенно приятно. Я помню, как я радовался потом, что мораль при реализации обнаруживает множество слабых мест. Мне было семнадцать лет, и у меня была подружка, посещавшая школу святой Урсулы, пятнадцатилетняя девочка, но вполне созревшая. Взявшись за руки, мы катались с ней на коньках, но этого хватило ненадолго, так как я обнаружил, что она меня любит; как-то по особенному она сопела, когда я по пути домой целовал ее. Я посвятил в это дело товарища, и нам обоим было ясно, что кое-что должно произойти, но товарищ сказал, что все это не так просто - не располагая предварительными сведениями, можно здорово влипнуть, - был случай, когда двое не могли освободиться друг от друга, это иногда бывает с собаками, на них тогда выливают ведро воды, чтобы разлучить их. Ту несчастную пару пришлось увезти в санитарной машине; нетрудно себе представить, каково было их смущение. Не смейтесь, пожалуйста, я чрезвычайно серьезно отнесся к этому вопросу. Я отправился к проститутке и получил у нее все необходимые разъяснения.

Калле. Вот это называется чувством ответственности. Вы были б лишены его, если б вас с детства не воспитывали соответствующим образом.

Циффель. Кстати, поскольку сегодня мы говорим именно о порнографии: вам не приходилось замечать, что если она осуществляется средствами искусства, то приобретает черты высокой нравственности? Попробуйте прибегнуть к фотографическому методу, и у вас получится сплошная грязь. Будучи культурным человеком, вы никогда не повесите такое на стену. Это всего лишь половой акт, изображенный более или менее обстоятельно. Но вот вы берете Леду с лебедем, этакий изысканный образчик скотоложества, которое само по себе не принято в приличном обществе, и вдруг это возведено в ранг искусства, и теперь вы можете показать его даже вашим детям. А ведь сексуальный эффект усиливается в десять раз именно потому, что это искусство! А вспомните Дидро, например то место, где кто-то подслушивает, как женщина в момент сношения беспрестанно повторяет, что у нее чешется в ухе, потом следует: "Мо--е... у--хо!", а затем воцаряется мертвая тишина, и зуд у женщины в ухе неожиданно прекращается - вот это мне нравилось! Ну и ей, конечно! Подобные сцены всегда оставляют самые трогательные воспоминания. Это подлинное искусство, и оно волнует куда сильнее, чем обычная спекуляция на чувственности.

Калле. Я всегда считал, что у нас слишком мало читают классиков.

Циффель. Прежде всего им надлежит быть в каждой тюремной библиотеке. Мой девиз таков: хорошую книгу в тюремные библиотеки! Для реформаторов тюремного дела это могло бы стать целью всей жизни. Если б они могли добиться этого, тюрьмы скоро потеряли б для начальства всю свою прелесть. И начальство осознало б, что теперь покончено с правосудием под лозунгом: "Полгода целомудрия за украденный мешок картошки".

Калле. Значит, вы выступаете и против целомудрия?

Циффель. Я против установления гармонии в свином хлеву.

Калле. Прежде чем стать безбожником, я примкнул к нудистам. Это самые целомудренные люди на свете. Ничто им не кажется непристойным, и вообще их ничем не взволнуешь. Они гордятся тем, что преодолели чувство стыда и могут платить членские взносы. У меня была задолженность, и меня спросили, не стыдно ли мне. Тогда я перестал быть нудистом и вновь предался порочной жизни. Вернее, какое-то время у меня вообще охоты не было. Слишком много я повидать успел. Образ жизни, фабрики, затхлые квартиры, питание - все это не способствует тому, чтобы люди были похожи на Венер и Адонисов.

Циффель. Очень дельное замечание. Я за такую страну, где имеет смысл не быть целомудренным.

Они возвратились, пройдя еще раз через большую привокзальную площадь.

Затем они попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.

5

Перевод А. Гитлиц.

Мемуары Циффеля, глава II. Заботы великих людей. Владеет ли состоянием

Какевотамм?

К тому времени, когда Циффель и Калле снова встретились, Циффель уже

успел написать следующую главу своих мемуаров.

Циффель (читает). "По профессии я физик. Один из разделов физики механика - играет большую роль в жизни современного общества, однако лично мне с техникой почти не приходится иметь дела. Даже те мои коллеги, идеями которых пользуются инженеры, создатели пикирующих бомбардировщиков, я даже сами эти инженеры - вроде как окопавшийся в кабинете железнодорожный чин не ведают, что творят.

Лет десять моей жизни прошли в институте, который находился на тихой зеленой улочке. Обедал я в соседнем ресторане, за порядком в доме следила приходящая служанка и общался я только со своими сослуживцами.