Разговоры с Бухариным

Завершением успехов Кирова был ноябрьский 1934 г. пленум ЦК. Этому пленуму была представлена на утверждение целая программа конкретных мероприятий, которые предлагалось провести в жизнь во исполнение принципиальных решений недавнего партийного съезда. Киров был главным докладчиком и героем дня. Вновь был поднят вопрос о его переселении в Москву и решен в положительном смысле. Было постановлено, что переселение это должно состояться в течение ближайших же недель, еще до нового года. Под его непосредственное руководство были поставлены все отделы Секретариата, которые были связаны с "идеологией". В Ленинград он ехал только на самое короткое время, для передачи дел своему временному заместителю.

Тем острее поразила всех пришедшая оттуда телефонограмма о его смерти...

Про дело об убийстве Кирова можно было бы рассказать очень много, -- и оно, несомненно, заслуживает быть подробно освещенным в печати: ведь с этого злополучного выстрела начинается новый период истории Союза... Но такой рассказ завел бы меня слишком далеко, а мое письмо и без того не в меру затянулось. Поэтому я остановлюсь только на тех моментах, которые важны для понимания того, как развивались внутрипартийные отношения.

Уже первые телефонограммы, принесшие в Москву известие об убийстве, не оставляли сомнения в том, что убийство носило политический характер: при Николаеве была найдена заранее написанная декларация с изложением мотивов, толкнувших его на убийство. Но при тех настроениях внутрипартийного замирения, которые сложились за последние перед тем месяцы, сразу же расценить выстрел 1 декабря как акт террора, выросшего на почве внутрипартийной борьбы, для многих было психологически невозможно. Не хотелось верить, что тот, кто был главным защитником этой политики замирения, убит пулей оппозиционера, и притом как раз в момент, когда ее победа казалось почти обеспеченной. Свое влияние на эти настроения оказывал и страх перед тем, какие последствия акт такого террора будет иметь для развития внутрипартийных отношений. Отсюда настроения первых дней декабря 1934 г., когда многие стремились объяснить убийство "происками одной иностранной державы" (имя ее не было нужды называть), слепым орудием которой явился Николаев. Вывод, который делали отсюда, сводился к утверждению, что это убийство не имеет значения для внутреннеполитических отношений в Союзе и что линия, только что намеченная по докладам Кирова на пленуме ЦК, должна остаться полностью и без изменений руководящей линией партийной политики. Особенно ухватились за эту версию все те,. кто когда-либо имел то или иное отношение к разным оппозициям и кто поэтому не без основания опасался теперь за свою личную судьбу. Главным рупором этих настроений в печати стал Радек, -- если б он мог предположить, что эта версия о "руне гестапо" обернется против всех былых оппозиционеров, в том числе и против него, Радека, лично!

К такой оценке выстрела Николаева вначале склонялись не одни только оппозиционеры. Она была вообще широко распространена, ее, по-видимому, готовы были принять и руководители НКВД. Вспомните списки первых партий расстрелянных в ответ на выстрел Николаева: в них попали преимущественно лица, которые были заподозрены (насколько основательно, это"

конечно, другой вопрос) в сношениях с иностранными разведками, -сепаратистская пропаганда на Украине у нас и тогда уже считалась работой по заданиям немцев. А ведь директива об этих расстрелах была дана из Москвы под первым впечатлением от ленинградских телефонограмм.

Эта версия не стала официальной. Сталин первые дни не давал никакой руководящей директивы, предоставляя другим искать объяснения совершившемуся, он сам сосредоточил внимание на энергичной организации расследования. Вместе с Ворошиловым и Орджоникидзе, поддержка которых ему была особенна важна для Политбюро, он немедленно же отправился в Ленинград и здесь дал основной тон следствию, определив его направление и размах: он лично присутствовал при некоторых наиболее важных допросах, в частности, лично допрашивал Николаева и лично же руководил мероприятиями по раскассирова-нию ленинградского управления НКВД. Непосредственное руководство следствием было возложено на Агранова, который последние годы пользуется особым личным доверием Сталина: последний убежден, что кто-кто, а Яша (этим уменьшительным именем Сталин нередко называет Агранова даже на официальных заседаниях) ни в коем случае не выйдет из роли усердного и послушного выполнителя полученных им от Сталина заданий, никогда не будет руководствоваться внушениями, идущими с других сторон, -- относительно других руководителей НКВД у Сталина такой уверенности не было.

*

Следствие с самого начала дало ряд интересных данных.