Разговоры с Пикассо

ПИКАССО. Но вот этой картины уже нет! Я сделал из нее другую! А эта? Изменилась до полной неузнаваемости… Голову, которую мы здесь видим, убрал совсем… А на этом натюрморте горшок превратился в сову… Я не знаю, что со мной происходит, но меня охватила какая-то страсть переписывать старые полотна. Здесь, на этих репродукциях, – картины-призраки…

Иногда его лицо омрачается, потому что надо признать: цветные репродукции ужасного качества…

ПИКАССО. Я не понимаю, почему они настаивают на цветных репродукциях, если не умеют правильно передавать цвет? Мне кажется, что черно-белые, если они правильно воспроизводят достоинства произведения, могут оказаться ближе к его сути…

А когда ему попадается портрет Доры Маар в зеленой блузе с красными полосами и белым кружевным воротником, написанный 9 октября 1942 года, он расстраивается всерьез.

БРАССАЙ. Мне очень нравится этот портрет, особенно здесь хороша блуза… Великолепный фрагмент…

ПИКАССО. Мне очень приятно, что вы обратили внимание на блузу… Вообще-то я ее полностью придумал: у Доры такой никогда не было… И что бы ни думали и ни говорили о моей пресловутой «легкости», мне тоже случается долго мучиться над полотном… Сколько же потов с меня сошло из-за этой блузы! Я ее писал и переписывал несколько месяцев…

БРАССАЙ. Как Сезанн с рубашкой Воллара. Он принимался за нее раз сто, если не больше…

ПИКАССО. Да, обычно такой суровый, вечно недовольный собой, он считал, что эта рубашка ему удалась… И я признаюсь, что моя блуза мне нравится… Фоном для нее сначала служила решетка, кувшин с водой и кусок хлеба… Позже я все это стер…

Куц показывает серию репродукций и комментирует их. Сабартес переводит.

– Я решил поднять абстрактную живопись в Соединенных Штатах на новый уровень… Это единственное, что меня сейчас интересует… Я – меценат… Содержу шестерых художников, все они – американцы: Уильям Базиотис, Карл Холти, Браун, Готтлиб, Мазервелл… И работают для меня…

Я тут же вспомнил, как недавно Кокто рассказывал нам: «Бедные ребята – эти, в Нью-Йорке! Если кто-то из них посмеет нарисовать что-нибудь узнаваемое, его тут же отшлепают… Их с пеленок начинают натаскивать на абстрактное искусство…»

Американский торговец говорит о художниках, как лошадиный заводчик о чистокровных жеребцах своей конюшни… Вот он переходит к цели своего визита. Объясняет Сабартесу идею выставки в Нью-Йорке. Пикассо не придется предоставлять свои полотна на время. Куц намерен их купить. Все… Сабартес, поначалу сохранявший на лице недоверчивую мину, расценивает предложения янки как достойные рассмотрения… И просит Пикассо показать гостю полотна. Мы поднимаемся в мастерскую. Куц на седьмом небе от счастья: «Beautiful! Very beautiful!» – повторяет он, подкрепляя английскую речь ломаным: «Шикарни, шикарни!» – единственным, известным ему французским словом, если не считать «Спасибо» и «Я вас люблю»… Однако время от времени, обращаясь ко мне, он недоуменно замечает: «I don’t like them very much, they are not abstract enough!» Любая живопись для него недостаточно абстрактна.

Неутомимый Пикассо показывает свои творения: натюрморты с кувшинами, черепами, бараньими головами, зеркалами, подсвечниками, луком-пореем. И серию женских портретов.

– Я полагаю, – объясняет он американскому торговцу через Сабартеса, – что это – собирательный «портрет» современной женщины… Я видел эти лица в метро…