Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

Рита Калабрезе суммирует выделяемые исследователями черты женского дневника следующим образом: «Пишущая дневник не имеет адресата, она обращается только к самой себе, говорящий субъект (ein sprechendes Subjekt) главным образом имеет в качестве темы себя самого и подробно себя анализирует, то есть вместо синтеза автобиографии здесь предлагается анализ. Существенная черта дневника — размеренность (фиксация) времени. Дневник состоит из моментов, проблесков отдельных взглядов фрагментарного характера, осколков жизни, которые в письме предстают как одновременные» [201].

Искренность, исповедальность, свобода самовыражения, отсутствие ретроспективного взгляда на события, неадресованность и непредназначенность для публики воспринимаются как главные черты дневника (и не только женского).

Напротив, в отношении мемуарно-автобиографического ретроспективного повествования концепция свободно и искренне выражающего себя авторского Я уже давно стала предметом дискуссии. Как утверждает Сидония Смит, общее Я, соединяющее автобиографа, нарратора и протагониста, не существует как нечто готовое и целостное до момента написания текста: оно возникает как «эффект автобиографического рассказывания» [202]. Сидония Смит в этом случае проводит параллель с идеей Джудит Батлер о гендерной перформативности («нет гендерной идентичности помимо выражения гендера, идентичность перформативно конструируется в различных выражениях, можно сказать, является их результатом» [203]).

В процессе «разыгрывания» автобиографического Я большое значение имеет не только субъективное намерение и желание автора; огромную роль при этом играет адресат текста, публика. «Под публикой понимается сообщество людей, для которых главные дискурсы идентичности и правды имеют смысл. Публика становится экспертом определенного сорта перформативности, который подчиняется относительно удобным критериям понятности (вразумительности)» [204].

Насколько дневник в этом смысле отличается от автобиографии? Фелисити Нуссбаум полагает, что и дневниковые тексты можно читать «как модели сигнификаций, как лингвистические репрезентации, происходящие из различных дискурсов, имеющихся в распоряжении в определенный исторический момент» [205]. Я дневника, как и любой автор текста, — место пересечения, диалога или конфликта дискурсов. Марго Калли (Margo Culley) также утверждает, что «дневники и журналы — тексты, то есть словесные конструкции. Процесс отбора и организации деталей в тексте поднимает целый ряд вопросов, имеющих отношение к литературе, включая проблемы публики (реальной или подразумеваемой), повествования, формы, структуры, персонажа, голоса, образных и тематических повторов и того, что Джеймс Олней назвал „метафорами Я“ (self)» [206].

Однако, как может показаться на первый взгляд, диаристка гораздо в большей степени, чем автор воспоминаний, свободна от социокультурных конвенциональных принуждений и от той «публичной экспертизы», о которой говорит С. Смит. «Приватность» и «неадресованность» дневника вроде бы должна быть надежной защитой от незримого цензора — того мужского «ты», представляющего господствующий порядок, существующую идеологию гендера, которого всегда держит в голове женщина, создающая автобиографию. Дневник же, как пишет Рита Калабрезе, «ничейная полоса трансгрессии, где женщины освобождаются от отцовского запрета и преодолевают свою немоту, имея возможность воплотить свое внутреннее в слово» [207].

Но насколько справедливо само убеждение, что дневники — неадресованный текст, что пространство дневника — это абсолютно приватное, защищенное от публичной оценки и суда место?

К. Кобрин замечает, что, кажется, ни один из дневников «не был предназначен исключительно для собственного употребления. Дело в том, что бессознательно, если <автор дневника> хочет потом сам читать свой дневник, то он не может не представить на своем месте другого» [208]. К. Вьолле и Е. Гречаная, изучившие более 80 находящихся в архивах и опубликованных русских дневников, написанных с 1780-го по начало 1850-х годов, отмечают, что наличие адресата, сближающее дневники с письмами, — характерная особенность прежде всего женских дневников (а из 80 текстов 53 принадлежат женщинам). «Адресатами могут быть сестры, другие родственницы, подруги, возлюбленные, мужья» [209]. Марго Калли на материале англоязычных женских дневников также приходит к выводу, что в них чрезвычайно важную роль играет публика, реальный или воображаемый читатель. «Присутствие мысли о публике в этой форме письма (дневнике. — И.С.), как и во всех других, имеет решающее влияние на то, о чем и как говорится. Друг, возлюбленный, мать, Бог, будущее Я, — какие бы роли ни присваивались автором адресату, присутствие последнего становится влиятельным Тыдля диариста. Оно оформляет отбор деталей внутри журнала и способ конструкции Я(self-construction) диариста» [210].