Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

Строя образ Я-персонажа, автор выступает в роли писателя, через объективацию, «оперсонаживание» Я(с использованием чужого языка — в лингвистическом и литературном смысле) она легитимирует для самой себя существование в определенных образах. Это момент самоинтерпретации и самообъяснения.

Но, с другой стороны, для пишущего Яважен не только результат — определенная версия себя и своей жизни, предложенная другим, — но и сам процесс письма, даже в том случае, если получившийся в результате текст ее не удовлетворяет:

Сейчас перечла конец третьего номера и подивилась, какие глупости я там написала. Ну, да все равно, они вас рассмешат… (140).

…как только уйдет почта, я снова начну писать вам обо всем, что стану делать, — и так до следующего почтового дня. Мне трудно кончить это письмо, так я все же с вами, а когда его унесут, я останусь опять одна (143).

…сегодня мне не о чем писать вам, моя милая… (145).

Я все пишу, не поправляя и не обдумывая, что приходит мне в голову, и оттого нередко забываюсь (191).

…хоть мне и нечего вам сказать, все же беру перо — по привычке… (216).

Характерно, что записи в эпистолярном дневнике Керн делаются не подневно, а чаще, например: «Воскресенье, 8-го, в 11 часов»; «2 часа пополудни»; «В 4 часа»; «Вечером в 7 часов»; «9 часов» (202–206). Можно думать, что для автора сам процесс письма — это какой-то акт самоосуществления: пока пишу — существую; процесс письма сам по себе — и как акт самокоммуникации, и как акт коммуникации, диалога — это форма самозаявления, освобождения и сотворения себя.

Подобные черты женского письма отмечает Е. Гречаная, анализируя написанные в последние годы XVIII века письма живущей в России французской эмигрантки принцессы де Тарант, адресованные в основном ее подруге Варваре Николаевне Головиной. «Собственно, все существование становится сплошным „письмом“ (одно послание может растянуться на несколько часов и дней, которые каждый раз фиксируются; после же того, как оно отправлено, немедленно пишется следующее, иногда в тот же день). <…> Языковая „сеть“ нацелена на „улавливание“ далекого адресата, на создание эффекта его присутствия. Эта сеть тем протяженнее, чем неуловимее оказывается адресат. Беспрерывная стенограмма собственного существования тем подробнее, чем явственнее ощущение того, что слова падают в пустоту и не находят желаемого отклика. В письмах почти нет никаких признаков реакции на ответы адресата, что превращает их в дневник. И в этом отношении они сближаются с женскими эпистолярными романами конца XVIII в., также зачастую превращающимися в „одноголосую сюиту“» [246].

Можно отметить, что акт дневникового письма у Керн, как неоднократно уже подчеркивалось, осуществляется одновременно как секретный и как публичный. Это проявляется в самом факте эпистолярной адресованности и в переадресации текста другим через посредничество корреспондентки: Анета просит Феодосию Полторацкую читать избранные отрывки Иммортелю/Шиповнику, маменьке, отцу; на страницы дневника заглядывают и даже вставляют туда свои записи племянник мужа Павел Керн [247](173) и сам генерал (177). Приписку мужа Анна Петровна комментирует так: «Не могла отказать ему перо. Он непременно хотел написать. Не думайте, однако, что он что-нибудь знает» (177). Но из более ранних записей можно видеть, что муж считает себя вправе читать эпистолярный дневник жены. «Его низость до того дошла, что в мое отсутствие он прочитал мой дневник, после чего устроил мне величайший скандал, и кончилось тем, что я заболела» (158).

Текст дневника Керн пишется одновременно и как закрытый, приватный текст, и как текст адресованный, публичный. Именно это балансирование на границе приватности и публичности образует то поле напряжения, в котором Яговорит о себе — и объективируя себя (создавая Я-персонаж, Я-для-других), и выражая (или репрезентируя, или сотворяя) в самом процессе мятежного письма собственную самость, Я-субъект.

Являются ли отмеченные особенности характерными для женского дневника начала XIX века или это чисто индивидуальные черты текста А. Керн? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к другим дневникам, принадлежащим женскому перу.

Между смирением и бунтом: Дневник Анастасии Якушкиной