Разговоры запросто

Федр. Бранили священника последними словами, называли его ослом, годным лишь на то, чтобы быть пастырем у свиней. «Я, — кричал Винцентий, — бакалавр богословия, скоро буду лиценциатом, а там и доктором стану[433]! А ты едва Евангелие по складам разбираешь — куда тебе исследовать тайны сердца? Если уж ты такой любопытный, вынюхивай, чем занимаются дома твоя женка и ублюдки!» И много еще чего наговорил, да только повторять стыдно.

Маркольф. Ну, а священник? Промолчал?

Федр. Промолчал? Так же, как кузнечик, которого поймали за крыло! «Я, говорит, таких бакалавров, как ты, и еще намного лучше из бобовой соломы свяжу! Основатели ваших орденов, Доминик и Франциск, — где это они учились философии Аристотеля, или доказательствам Фомы[434], или рассуждениям Скота? где удостоились звания бакалавра? Вы вкрались в мир, еще полный доверия к вам, но тогда вы были немногочисленны и смиренны, а иные даже и образованны и благочестивы; вы начали вить гнезда в деревнях и селах, но скоро перебрались в самые богатые города и в каждом выбирали самое лучшее место. Столько есть деревень, которые не могут прокормить своего пастыря, — там бы вашей братии и трудиться, но теперь вас не сыщешь нигде, кроме как в палатах у богачей! Вы хвастливо ссылаетесь на пап, по наши особые права ничего не стоят, пока есть епископ, пастырь или его заместитель. Покуда я цел и невредим, никто из вас не взойдет на кафедру в моем храме. Я не бакалавр, но не был бакалавром и святой Мартин, а епископом был. Если мне и недостает учености, не у вас ее занимать. Неужели, по-вашему, мир и сейчас так глуп, чтобы, завидев облачение Доминика или Франциска, верить, будто и святость их тут же, под этой одеждою? И разве ваше дело, как я распоряжаюсь в своем доме? Как распоряжаетесь вы в своих логовах, как обходитесь с монахинями — это даже народ знает. А уж как далеко до чистоты и достоинства домам богачей, где вы столь частые гости, — это тоже известно всем и каждому».

Остальное, Маркольф, я не смею тебе пересказать; в общем он честил достопочтенных отцов без малейшего почтения. И не было бы этому конца, если бы Георгий не дал знака рукою, что хочет сказать слово. Насилу добились, чтобы распря поутихла. Тогда больной промолвил: «Да будет меж вами мир. Тебе, моему священнику, я исповедуюсь еще раз. После, прежде чем ты покинешь мой дом, тебе заплатят и за колокольный звон, и за погребальные песнопения, и за памятник, и за похороны? я не допущу, чтобы у тебя остался хоть малейший повод на меня жаловаться».

Маркольф. Надеюсь, священник не отклонил такие справедливые условия?

Федр. Нет. Он только поворчал еще немного насчет исповеди. «Что за нужда, говорит, утомлять и больного и священника, повторяя одно и то же? Если б он вовремя исповедался мне, то и завещание, наверно, составил бы безупречное, а теперь вы за все в ответе…» Справедливость больного очень не понравилась монахам, которые негодовали, что часть добычи уплывает в руки священника. Но тут вмешался я и приглушил спор. Священник совершил соборование, дал больному чело господне и, получив деньги, удалился.

Маркольф. Значит, вслед за бурею наступила тишь?

Федр. Наоборот: одну бурю сразу сменила другая, еще более свирепая.

Маркольф. А причина какая?

Федр. Сейчас услышишь. В дом стеклись четыре нищенствующих ордена, и к ним прибавился еще пятый — крестоносцев. Против этого последнего и восстали те четыре с великим возмущением, словно законные сыновья против незаконного: «Виданное ли это дело — повозка о пяти колесах? Какая наглость — требовать, чтобы и нищенствующих орденов было больше, чем евангелистов! Тогда уж ведите сюда всех нищих, со всех мостов и перекрестков!»

Маркольф. А что крестоносцы в ответ?

Федр. В свою очередь, спросили, как двигалась вперед повозка Церкви, когда не было ни одного нищенствующего ордена, как — потом, когда был один, как когда три? «Число же евангелистов, говорят, не больше имеет общего с нашими орденами, чем с игральною костью, у которой со всех сторон четыре угла. Л кто присоединил к нищенствующим августинцев[435], кто кармелитов? Когда просил милостыню Августин или пророк Илья?» (Те считают их основателями своих орденов.) Так они гремели и громыхали, но выстоять в одиночку против четырех армий не смогли и отступили, сыпля угрозами.

Маркольф. И тогда, наконец, просияла тишина.

Федр. Ничего подобного. Союз против пятого ордена превратился в бой гладиаторов. Францисканец с доминиканцем настаивали, что ни августинец, ни кармелит — не подлинные нищие, а незаконнорожденные или подкидыши. Препирались так злобно, что я уже боялся, как бы до драки не дошло.

Маркольф. И больной это терпел?

Федр. Дело происходило не возле его постели, а в зале рядом со спальнею. Но все голоса долетали до больного, потому что монахи не шептались, но трубили во все трубы и вообще, как ты знаешь, слух у больного всегда обостряется.

Маркольф. Чем же кончилась война?