Разговоры запросто

Бонифаций. На том же основании, на каком управители приморских областей присваивают все, что выбросят на берег волны после гибели корабля, хотя бы хозяин и уцелел; на каком поймавшие вора или разбойника забирают себе все, что у него отнимут.

Беат. Подобные законы могли бы издать и сами воры.

Бонифаций. Они бы и издали, если бы могли сообщить им надлежащую силу; и имели бы на что сослаться в свое оправдание, если бы прежде, чем красть, объявили войну.

Беат. Кто дал это преимущество рыцарю-коннику против пехотинца?

Бонифаций. Благосклонность войны. Они так готовят себя к службе, чтобы проворнее грабить врага.

Беат. Так, я думаю, Пирр готовил к войне своих солдат.

Бонифаций. Нет, не Пирр, а лакедемоняне.

Беат. Пропади они пропадом вместе со своим войском! Но откуда наименование для такого преимущества?

Бонифаций. Одним оно достается от предков, другие покупают за деньги, а кое-кто и сам принимает[464].

Беат. Разве можно и так?

Бонифаций. Можно, если нрав подходящий.

Беат. Какой же?

Бонифаций. Это когда человек никакого доброго занятия не имеет, блестяще одевается, пальцы унизывает перстнями, блудит прилежно, усердно мечет кости, режется в карты, время проводит в попойках и гуляньях, ни о чем низменном никогда и не вспомнит, но без конца твердит Фрасоновы речи[465] насчет крепостей, сражений да битв. Такие люди позволяют себе объявлять войну кому ни вздумают, хотя своей земли ни вершка — негде ногу поставить.

Беат. Ты мне описываешь рыцарей, не коня заслуживающих, а «кобылы», на которой пытают злодеев. Но в Сигамбрии их, увы, немало[466].

Харон

Харон. Дух Аластор[467].

Харон. Куда ты так спешишь, Аластор, и что у тебя за радость?

Аластор. Как ты кстати, Харон! Я спешил к тебе.

Харон. Какие новости?

Аластор. Несу вести, для тебя и для Прозерпины[468] самые счастливые!

Харон. Выкладывай, что принес, — разгружайся!

Аластор. Фурии[469] трудились так усердно и удачно, что не осталось на земле уголка, который бы они не отравили адскими бедами — усобицей, войной, грабежом, мором. Они далее оплешивели, выпустив всех своих змей, и теперь разгуливают без капли яда и повсюду выискивают гадюк и аспидов, потому что головы у них как яйцо, ни единого волоса, а в груди сухо. Так что ты не зевай — готовь свой челнок и весла: скоро нахлынет такая уйма теней, что, боюсь, тебе одному всех и не перевезти!

Харон. Это нам известно.

Аластор. Откуда?

Харон. Осса еще третьего дня уведомила.

Аластор. Нет никого проворнее этой богини! Но отчего тогда ты здесь, а не подле челнока?

Харон. По делу, конечно. Пришел подыскать какую-нибудь крепкую трирему[470]: мой челнок уже обветшал и весь прогнил, его на этакий груз недостанет, если то, что рассказала Осса, — правда. Впрочем, и на Оссу[471] кивать не надо. Сами обстоятельства вынуждают — я потерпел крушение.

Аластор. То-то, я гляжу, с тебя так и течет. Я сперва подумал, ты из бани.

Харон. Нет, выплыл из Стигийской топи.

Аластор. А тени где?

Харон. Плавают вместе с лягушками.

Аластор. Но что рассказала Осса?

Харон. Три земных самодержца[472] ринулись друг на друга в смертельной, непримиримой ненависти, и ни одна страна христианского мира не свободна от страха перед бешенством войны, ибо эти трое втянули в сообщество и остальных государей. Все в таком расположении духа, что никто не желает уступать другому — ни датчанин, ни поляк, ни шотландец. Между тем и турок не сидит сложа руки, но готовит великие беды. Повсюду свирепствует чума — в Испании, в Англии, в Италии, во Франции. Вдобавок, из различия мнений родился не виданный доныне недуг[473], который так изуродовал все души, что истинной дружбы нет более нигде, но брат поднимается против брата и жена против мужа. Есть надежда, что и отсюда пойдет когда-нибудь на людей отменный мор, коли слова и перья заменятся кулаками и мечами.

Аластор. Все истинная правда! Многое я видел сам: ведь я верный спутник и помощник фуриям, которые сейчас как никогда доказали, что достойны своего имени.

Харон. Но есть опасность, как бы вдруг не явился какой-нибудь демон и не призвал бы к миру: ведь смертные души переменчивы. Я слышал, что живет над нами какой-то Полиграф[474], который своим пером не перестает поносить войну и восхвалять мир.

Аластор. Он давно поет глухим. Сперва он написал жалобу сокрушенного мира, теперь — эпитафию уже скончавшемуся[475]. Но есть и другие, которые радуются нашим успехам не меньше, чем сами фурии.

Харон. Кто такие?