Разграбленный город

– Это очень сложно. Когда мы репетировали, было удобно иметь его под рукой. Он много работал и немало сделал для успеха. В некотором роде я ему обязан. Не могу же я просто взять и выставить его, раз постановка позади. Но ты – другое дело. Ты можешь быть с ним твердой.

– На деле ты просто хочешь переложить на меня все неприятные обязанности.

Ощутив себя загнанным в угол, Гай отреагировал с непривычной резкостью:

– Слушай, милая, у меня и так полно хлопот. Саша на крыше, Якимов вряд ли его увидит, а если и увидит, то наверняка не заинтересуется. К чему эти волнения? Извини, мне надо поговорить с Тоби.

Она выпустила его, понимая, что разговорами больше ничего не добьешься и что отныне так будет всегда. Если понадобится что-то сделать, ей придется справляться с этим самостоятельно. Такова была цена отношений, которые давали ей куда больше свободы, чем она рассчитывала. В конце концов, свобода была не такой уж и обыкновенной составляющей брака. Что касается Гая, ему не нужна была частная жизнь: он предпочитал жить общественной.

– Он безнадежный эгоист, – сказала она себе. Подобное обвинение потрясло бы поклонников Гая.

Она подошла к окну и высунулась наружу. Глядя на мостовую девятью этажами ниже, она вспомнила котенка, который выпал с балкона пять месяцев назад. Перед глазами у нее поплыло золото с голубым, и она прослезилась: ее вновь охватило то острое горе, которое она испытала, услышав о смерти котенка. Это был ее котенок. Он признавал ее и никогда не кусал, а она единственная не боялась его. Погрузившись в воспоминания об огненном меховом шарике, который несколько недель носился по квартире, она расплакалась, повторяя: «Бедный мой котенок». Ей казалось, что она любила его так, как никогда и никого не любила, – Гай, во всяком случае, не позволял так себя полюбить.

Она не возвращалась в гостиную, пока не услышала, как Деспина расставляет посуду к чаю.

– Кто-то здесь точно объявится, – говорил тем временем Тоби. – Полагаю, миссия предупредит нас заранее?

У Гая не было ответа на этот вопрос, и ему это явно было безразлично.

– Самое главное – не паниковать, – сказал он. – Надо продолжать работу школы.

Тоби яростно закивал в знак согласия.

– И всё же нужно держать нос по ветру, – добавил он.

Якимов вышел к чаю в поношенном вышитом халате, и, когда Гай и Тоби ушли к Инчкейпу, он, позабыв свои тревоги, развалился в кресле и принялся за оставшиеся кексы и бутерброды. Это была отличная возможность заявить: «Вы сидите у нас на шее с самой Пасхи, довольно, собирайтесь и уходите». На что Якимов сделал бы самое жалобное выражение лица и спросил бы: «Куда же идти бедному Яки?» На этот вопрос не было ответа четыре месяца назад – не было его и сейчас. Его кредит в Бухаресте был истощен. Его бы никто не принял. Чтобы избавиться от него, ей пришлось бы упаковать его вещи самостоятельно и выставить его за дверь. И в этом случае он наверняка уселся бы у порога в ожидании Гая, который впустил бы его обратно.

Опустошив тарелки, он потянулся и вздохнул:

– Пожалуй, приму ванну.

Он вышел, а Гарриет всё молчала. Понимая, что она не более Гая способна вышвырнуть Якимова на улицу, она решила зайти с другой стороны, а именно поговорить с Сашей. Возможно, мальчик полагал, что они, словно дипломаты, не подчиняются румынским законам. Нужно объяснить ему, что, укрывая его, Гай рискует так же, как любой другой. Как тогда поступит Саша?

Положение было отчаянным. Единственная надежда оставалась на то, что Саша вспомнит какого-нибудь друга, могущего дать ему приют, возможно кого-нибудь из однокашников-евреев. Существовала также его мачеха, которая заявила о своих правах на состояние Дракера. Кто-нибудь наверняка примет его.

Она вышла на кухню. Деспина сидела на пожарной лестнице, перекрикиваясь с другими слугами: до ужина у них оставался свободный час. Чувствуя себя здесь чужой, Гарриет проскользнула мимо служанки и стала подниматься по лестнице, но от Деспины ничто не ускользало.

– Правильно, – окликнула она Гарриет. – Навестите бедняжку! Ему там одиноко.

Деспина буквально усыновила Сашу. Хотя ей было сказано, что ему нельзя входить в квартиру, Гарриет не раз слышала, как они вместе смеются над чем-то на кухне. Деспина отмахивалась от ее страхов, говоря, что выдаст мальчика за своего родственника. Саша постепенно становился частью жизни этого дома и вскоре мог, подобно Якимову, окончательно здесь укорениться.

Возвышавшаяся над соседними домами крыша была залита жарким закатным солнцем. Жар не только изливался на цемент, но и исходил от него.

У парапета с северной стороны крыши выстроились деревянные сарайчики, напоминавшие купальни, пронумерованные так же, как и квартиры. Поднявшись на крышу, Гарриет увидела Сашу, который сидел рядом со своим сараем и бросал палку собаке – большой белой дворняге, которая, очевидно, жила здесь же. Увидев Гарриет, Саша вскочил. Собака замерла в ожидании, помахивая хвостом, словно грязным пером.

Чтобы как-то объяснить свой визит, Гарриет спросила:

– Как ты здесь устроился? Деспина за тобой смотрит?