Разин Степан

С тяжелой головой, но привычно спокойно переваливаясь от качки с ноги на ногу, есаул шел вперед, напоминая большого зверя, что идет к сваленной добыче. Мокеев перелез на высокую корму чужого корабля, увидал, что казаки режутся с кизылбашем в притин[158].

— Тихий Дон!

— Бисмиллахи рахмани рахим!..

— Дай подмогу я?..

Впереди, от воды, резнул голос Сережки:

— Гори, черт!..

В низу корабля страшно бухнуло: вверх полетели дерево, якоря и звенья цепей. Персы, кинув резню, побежали на другой корабль, иные срывались в море.

— Конопатчиков бей!

— Еще огню в порох! — звенит голосом Сережка.

— Иа алла![159]

— Иа![160]

— Мать твою в подпечье — бой проспал!..

Зацепив топором высокую корму в золотых закорючках, Мокеев перелез на другой корабль. На палубе судна зеленый, как большой жук, с рыжей головой, в полукафтанье с красным кушаком, утыканный кругом пистолетами, от мачты к мачте перепрыгивал Лазунка, стрелял не целясь: пуля его пистолета била персов под мисюрские шлемы — промаха не было.

Ближе к носу корабля высокий перс с бородой, крашенной в огненный цвет, кричал своим, махал кривой саблей, тыкал в сторону Лазунки, видимо злясь, что персы прятались от выстрелов:

— Педар сухтэ![161]

— Пожар зришь?.. Я те вот! — Мокеев шагнул к персу.

— Педар!.. — крикнул перс и в трех шагах от Мокеева упал без движения. Лазунка пулей сбил с него шлем, разворотив череп.

— Ой, и меток, черт!

Перешагнув перса, Мокеев забрался на другой корабль.

— Проспал!

Мохнатый, из-под палубы, с левого плеча, вывернулся горец, сверкнули глаза и огонь пистолета. Мокеева тяпнуло в грудь; пуля, встретив препятствие, взвизгнула прочь.

— Педар сухтэ! — Желтая рука сверкнула сталью.

Мокеев как бы отпихнулся резко и коротко наотмашь, лезвием топора, не взглянув вниз, под ноги, звеня подковами, скользя в крови, пошел.

Горец, лежа на палубе, сучил ногами, мелькали медные носки башмаков, его голова, брызжущая мозгом и кровью, была разрублена поперек.

— Мать твою! Где ж бой?! — Шагнул еще и, привычно сгибаясь, пряча руки с топором назад, остановился. Поперек палубы, раскинувшись, как хмельной, лежал Черноярец: светлые волосы запеклись в крови, наискосок веселого лица застыла кровавая лента.

— Такого парня? А, дьяволы!..

— Соколы — кру-у-ши!

По зеленеющему, дышащему влажными искрами, несется голос, и, как бы в ответ атаману, пуще треск, звон железа и запахи моря, смешанные с запахом крови.

— Ихтият кун, султан-и Гилян![162]

— Живы — иншалла!

— Иа, великий хан!

Мокеев слышит рокочущие чужие слова, корабль завален казацкими трупами — по мертвому и мягкому лезет мимо пальмовой палаты… На носу корабля рубятся казаки и стрельцы.

Там же, недалеко к золоченому носу корабля, окруженный мохнатыми в шлемах, отбиваясь и нападая, бьется с разницами чернобородый в голубом. Под голубым, сверкая, звенит кольчуга. Казаки отступают от кривой сабли — сабля чернобородого брызжет кровью, голубой рукав до локтя мокрый, в крови.

— Алла, ашрэф-и Иран![163]

— Пусти-ко, робята! — Мокеев взмахнул топором: — Вот те блин с печи!..

Сабля чернобородого, взвизгнув, сверкнула кусками в море.

— Редко гостишь! Ешь!..

Второй удар — резкий и рушащий, как молния. От него из-под голубого белым огнем брызнули кольца панциря, светлый шлем запрокинулся; чернобородый осел, голубое на нем быстро мокло, чернело — туловище расселось от левого плеча до пояса.

— Иа алла!..

— Благородный хан!..

Мокеев повернул назад, выругался крепко. Впереди горцы, сбросив бурки, падали в море, казаки рубили их. Назади, куда шел Мокеев, кроме своих, живых и убитых, никого не было. Море заливало палубы вражьих кораблей.

— Бражник! Черноярца проспал и бой тож.

Мокеев швырнул топор. Еще бегали люди, кричали, где-то сказали чужие:

— Иншалла!

Свои кричали:

— Кто ен? Пестрой, как кочет!

— Брат хана али сын! Перст его знает!

— А хан?

— Самого хана Петра Мокеев посек до пят!

— Бою не видал, а хана убил? Лгут!

— Мы-то живы. Волоцкого с Черноярцем уходили…

— У хлеба, брат, не без крох!

— Эх, Петруха! Двух есаулов проспал…

Грянуло в воздухе:

— Соколы-ы! В челны забирай рухледь и ясырь.

— Чуем, ба-а…

— Велит! Ташши ханское из избы корабля…

— А ну и кораблик! Хоро-о-ш.

Стали слышны всплески волн — шум боевой улегся.

Из тумана с мутно желтеющих берегов доносило пряным запахом неведомых растений. Перекатываясь зелеными всплесками, искрилась вода.

— Эх, брат! Да тут и помереть не жаль — не то что на Москве… хорошо…

В Персии

1

Рыжий, длинноволосый, с маленькой, огненного цвета, бородой клином, в полосатом, по серому белым, кафтане без кушака, с медным крестом нательным под ситцевой рубахой, ходит по базарам, площадям и кафам человечек в Исфагани с утра до поздней ночи. Встречаясь с персами знакомыми, весело, с оттенком шутовства на веснушчатом лице, кричит, машет синим плисовым колпаком:

— Салам алейкюм![164] — и, не слушая ответа приветствию, лезет в ближайшую гущу людей, везде болтает по-персидски бегло, иногда говорит по-арабски и, протараторив мусульманскую молитву, незаметно отплюнется, скажет себе:

— А, чирей те на язык, Гаврюшка!