Различие и Повторение

Всякое колебание между виртуальным и возможным, порядком Идеи и порядком концепта губительно, так как разрушает реальность виртуального. Следы такого колебания различимы в философии Лейбница. Ведь каждый раз, когда речь заходит об Идеях, Лейбниц представляет их как виртуальные множества, состоящие из дифференсиальных связей и особых точек, воспринимаемых мышлением в состоянии, близком ко сну, забвению, обмороку, смерти, амнезии шепоту или опьянению⁹⁵... Но то, в чем актуализируются Идеи, мыслится скорее как возможное, реализованное возможное. Такое колебание между возможным и виртуальным объясняет, почему Лейбниц зашел дальше всех в исследовании достаточного основания; и тем не менее никто так не поддерживал иллюзию подчинения достаточного основания тождественному. Никто не подошел ближе к движению вице-дикции Идеи, но никто так не придерживался пресловутого права представления, стремящегося к бесконечности. Никому не удалось глубже погрузить мышление в стихию различия, придать ему дифференциальное бессознательное, окружить просветами и особенностями; но все это ради того, чтобы спасти и восстановить однородность естественного света, как у Декарта. Действительно, именно у Декарта появляется высший принцип представления как здравый смысл или обыденное сознание. Можно назвать этот принцип принципом “ясного и отчетливого”, или пропорциональности ясного и отчетливого: идея тем отчетливее, чем она яснее; ясно-отчетливое образует свет, в котором возможно мышление как общее применение всех способностей. Учитывая этот принцип, невозможно переоценить значение одного постоянно встречающегося в соответствии с логикой идей Лейбница замечания: ясная идея сама по себе неясна, она неясна будучи ясной. Разумеется, это замечание может соответствовать картезианской логике, означая лишь то, что ясная идея неясна из-за недостаточной ясности всех своих частей. Не так ли в конце концов стремится интерпретировать ее сам Лейбниц? Но не поддается ли она и другой, более радикальной интерпретации: ясное и отчетливое различаются сущностно, а не исходя из уровня, так что ясное само по себе неясно, и наоборот, само отчетливое — смутно. Каково же отчетливо-смутное, соответствующее ясно-неясному? Вернемся к знаменитым текстам Лейбница о морском рокоте; здесь также возможны две интерпретации. Либо мы говорим, что общая апперцепция шума ясная, но неясная (не отчетливая), так как составляющие ее мелкие восприятия сами неясны, смутны. Либо мы говорим, что сами мелкие восприятия отчетливы и смутны (не ясны): отчетливы как схватывающие дифференциальные связи и особенности, смутны как еще не “различимые”, не дифференсированные — и эти особенности конденсируются, определяя порог сознания, соотнесенный с нашим телом, как порог дифференсиации, исходя из которого актуализируются мелкие восприятия; но актуализируются они в апперцепции, в свою очередь лишь ясной и неясной — ясной как различимой или дифференси-рованной; неясной, потому что ясной. Тогда задача ставится не в терминах часть-целое (с точки зрения логической возможности), но в терминах виртуальное-актуальное (актуализация дифференциальных связей, воплощение особых точек). Тогда в обыденном сознании ценность представления распадается на две несводимые в парасмысле ценности: отчетливое, которое может быть лишь смутным, тем более смутным, чем оно отчетливее, и ясное-неясное, могущее быть только неясным. Это как раз и означает, что Идея реальна, не будучи актуальной; дифференцирована, но не дифферен-сирована; завершена, но не целостна. Отчетливо-смутное — это сугубо философское опьянение, забвение или дионисийская Идея. Так что на берегу моря или рядом с водяной мельницей Лейбниц лишь слегка разошелся с Дионисом. Для осмысления Идей Диониса быть может нужен Аполлон, ясно-неясный мыслитель. Но они никогда не объединяются ради воссоздания естественного света. Скорее они составляют два зашифрованных языка философской речи, предназначенные для различного применения способностей: несвязность стиля.