Порядок импликации включает как упаковывающее, так и упакованное, глубину и дистанцию. Когда упаковывающая интенсивность ясно выражает определенные дифференциальные связи и выдающиеся точки, она тем не менее смутно выражает все другие связи, их изменчивость и точки. В этом случае она выражает их в упаковываемых ею интенсивностях, упакованных интенсивностях. Но последние — внутренние по отношению к первым. Упаковывающие интенсивности (глубина) формируют поле индивидуации, различия индивидуации. Упакованные интенсивности (дистанции) учреждают индивидуальные различия. Следовательно, последние обязательно наполняют первые. Почему упаковывающая интенсивность — это уже поле индивидуации? Дело в том, что дифференциальная связь, на которую она направлена — еще не вид либо его выдающиеся точки, органы. Они станут ею, лишь актуализируясь, под воздействием формируемого ею поля. Следует ли по крайней мере сказать, что у всех индивидов одного вида одинаковое поле индивидуации, раз они изначально нацелены на одну и ту же связь? Разумеется, нет, так как две интенсивности индивидуации могут быть одинаковыми абстрактно, посредством ясного выражения; они никогда не одинаковы в плане упаковывающих интенсивностей или смутно выраженных связей. Существует изменчивый порядок, согласно которому система связей по-разному включается в эти вторичные интенсивности. Но поостережемся говорить, что индивидуальное различие индивида связано лишь с его смутной сферой. Это снова было бы недооценкой неразрывности ясного и смутного, забвением того, что ясное само смутно, будучи ясным. Действительно, вторичные интенсивности являются фундаментальной принадлежностью первичных интенсивностей, то есть могут делиться, сущностно изменяясь. Две интенсивности могут быть тождественны лишь абстрактно, но их сущность различна хотя бы из-за способа деления во включенных в них интенсивностях. Наконец, поостережемся говорить, что индивиды одного вида различаются участием в других видах: например, как если бы в каждом человеке было что-то от осла или льва, волка или овцы. Все это есть, и метампсихоз сохраняет всю свою символическую истинность; но осел и волк могут рассматриваться как виды лишь по отношению к ясно выражающим их полям индивидуации. В смутном и упакованном они играют только роль переменных, душ-составляющих или индивидуальных различий. Вот почему Лейбниц справедливо заменял понятие метампсихоза понятием “метасхематизма”; он имел в виду, что душа не меняет тела, но тело ее переупаковывается, реимплицируется, чтобы при необходимости войти в другие поля индивидуации, возвращаясь таким образом к “более тонкому театру”116. Любое тело, каждая вещь мыслят и являются мышлением в той мере, в какой, сведенные к интенсивным причинам, объясняют ту Идею, чью актуализацию определяют. Но сам мыслитель превращает все в собственные индивидуальные различия; в этом смысле он нагружен камнями и алмазами, растениями и “даже самими животными”. Индивид, универсальный индивид, несомненно, является мыслителем, мыслителем вечного возвращения. Он пользуется всей мощью ясного и смутного ясно-смутного, чтобы мыслить Идею во всей ее мощи как различимо-темную. И следует постоянно напоминать о множественном, подвижном и коммуникативном характере индивидуальности: ее имплицированном характере. Неделимость индивида связана лишь со свойствами интенсивных количеств—не делиться без изменения сущности. Мы состоим из всех этих глубин и дистанций, развивающихся и переупаковывающихся душ. Мы называем факторами индивидуации совокупность упаковывающих и упакованных интенсивностей, индивидуализирующих и индивидуальных различий, непрерывно проникающих друг в друга сквозь поля индивидуации. Индивидуальность — не признак Мыслящего субъекта, но, наоборот, его форма, питающая систему разрозненного Мыслящего субъекта.
***