Разлюбил – будешь наказан!

К нашим воротам подъезжает эвакуатор, и на нем новая машина Ромы. Всмятку, капот снесло совсем. А Рома? А Рома вот он, живой, выпрыгивает из кабины и все еще по телефону разговаривает с моим тигром.

Рома был летчиком. Рома не может забыть самолеты. И, конечно, любит аплодисменты. Оказывается, вчера вечером он спешил в летное училище на встречу со старыми друзьями. Немножко опаздывал, потому что по пути уболтал двоих клиентов. Спешил. Решил проскочить между подъемным краном и встречной машиной. Сорок лет! Последний шанс подпрыгнуть выше головы. Заработать кучу. Выйти на новый уровень. Если бы не туман, все было бы в ажуре.

Мой тигр сбрасывает халат и натягивает джинсы:

– Ты прикинь, крошка, у него подушки не сработали. Хорошо, хоть пристегнулся.

– С ним все нормально? – Я смотрю вниз, из окна.

Рома в порядке, загоняет машину в самый дальний гараж.

– А зачем он ее прячет?

– Мышь моя, он не хочет, чтоб народ все это увидел.

– Почему?

– Ты не понимаешь?

– Он что, стесняется? Он же чуть не разбился и думает о такой ерунде!

– Все, все, мне некогда тебе объяснять мужскую психологию. Посиди там сама, в Интернете почитай…

Антон уже почти убежал, и дверь уже почти закрылась, медленно поворачиваясь на петлях, но я успела подставить ногу, успела поймать его за рубашку, и он поцеловал меня, и губы у него были еще горячие от кофе. Исправляется, малыш!

27. Меня никто не любит!

В воскресенье с утреца моя мама начала двигать мебель. Толкает буфет, тот самый трофейный, из Берлина. Мореный дуб! Гляжу, как она в него уперлась, и думаю: «Не к добру». У кого нервы в порядке, те мебеля не тягают. А у моей мамы осложнение после деноминации – подавленный невроз, она боится паперти и одиночества.

А я вообще не понимаю, что это за дурная наклонность – все драматизировать? Это порок. Я, как жертва драматизации, знаю точно, это порок не менее страшный, чем гордыня и алкоголизм. С драматизацией нужно бороться. Но вы попробуйте, скажите ей об этом, она драматично швырнет в вас утюгом. Так и тянется ее швабра в мою комнату, подбирается к моему столу, только ноги успеваю поднимать. А я работаю, между прочим, как старшие товарищи посоветовали. Две статьи шпарю к понедельнику, а мне еще программу на радио записывать.

Вы прикиньте, меня взяли в штат! Такую крошку. Отдали мне весь отдел радио – говори что хочешь. Раньше там читались сводки: что на полях да что в райкоме, кому грамоту, кому медаль. А теперь я бегаю повсюду с репортерским магнитофоном и впариваю в эфир свои забавные новостюшки. Вот так, как сейчас с вами разговариваю, так же и в микрофон говорила про банкротство всех городских предприятий. «Ничего страшного! – Я народ веселила. – Скоро у нас будет свободный рынок. И конкуренция сделает свое дело!»

Жаль, моя мама долго радоваться не умеет. Вижу грозовые зарницы в глубине ее глаз. Все из-за того, что ей зарплату на три месяца задержали. И вот он грянул, гром, взбрело ей в голову меня покормить.

Наливает супчик. Легкий, овощной, не самый плохой в ее жизни супчик:

– Ешь! Ты испортишь себе желудок своими диетами!

– Попозже. – Я стучу на печатной машинке и никакую физику учить не собираюсь.

– Нажрешься на ночь! А потом опять на голодовку!

– Ну и что? – говорю и знаю: пленных она не берет.

– А что ты морды такие корчишь!

– А что ты орешь сразу! Не надо на мне зло срывать! – Я заправляю в машинку чистый лист. – У меня своих проблем полно.

– Как ты со мной разговариваешь! – В меня полетела тарелка с супом.

Мама бросилась в атаку. Майка на мне треснула по шву. Я успела закрыться в ванной.

– Выходи! Открой сейчас же, хамка! – ругалась мама, бедная моя.

Сначала она стучала в дверь ногами. Долго, настойчиво, с комментариями. Потом затихла. А вдруг бабахнуло чем-то тяжелым. Нет, не молоток. Неужели топор? Крючок не выдержит. Беседовать не хочется. Я открыла маленькое окно, наступила на бортик ванны и вылезла во двор. Обхожу крыльцо, заглядываю в прихожую. Обуваюсь. Мама штурмует дверь, в руках у нее строительная кувалда.

Бабуля услышала шум и высунула нос из своего блиндажа.

– Тихо, – я ей пальцем показала, прихватила мелочь у зеркала и убежала.

Сама не знаю зачем, но бегу через луг, по тропинке, мимо коров с крутыми широкими задницами, мимо прудика с гусями и тритонами, мимо брошенного ржавого трактора, через поле – желтое, волнистое, как море… Бегу на дачу, к другу папеньке.

Ну… дача, не дача… Мама называет это притоном. Среди бурьяна и одичавшей малины, среди низких кривоногих яблонь стоит маленький замок людоеда из старого кирпича. Там сыро и холодно даже в жару. В каждом углу склад боеприпасов. Как немой упрек мотается старая люстра из нашего дома. Заезженный диван прикрыт старушечьим одеяльцем. Кот срамотной, камышовый, случайно забежал, да так и остался. Иногда женщины, в основном тоже срамотные, случайно забегают и остаются. Похаживают местные неформалы. Любят поболтать о возрождении русской духовности. Поэтому меня сюда не пускают и не зовут.