Разлом (СИ)

Несмотря на то, что я не знал что такое этот этрусс, в голове уже складывались малоприятные картинки по обрывкам фраз. Слова «секира» и «агрессия взрослой особи» плохо сочетались в одном предложении и не сулили мне ничего доброго. Но на размышления мне времени не оставили. Подхватили на руки, и, как какого-то кумира, с протяжными, гортанными песнями, донесли до огромной арены, разительно отличающейся от остальных.

Дальше — все, как в тумане.

Вот мелькнули испуганные лица моих спутников; вот мне вручили щит, обтянутый гладкой кожей, и секиру с длинной рукоятью; вот за моей спиной опустились кованные ворота и я остался один посреди амфитеатра, зрительские места которого быстро заполнялись. В первых рядах я выхватил довольный вид Бруни и белые, как свет в конце тоннеля, лица Эйвара и Алариэль. Кажется, они знали чуточку больше меня.

— Выпускайте этрусса! — скомандовал Бруни и ворота на противоположной стороне со скрежетом поднялись вверх.

Первое, что увидел — два красных огонька, светящихся по ту сторону, в темноте клетки. Я изо всех сил старался не думать о том, что это чьи-то глаза. Ведь в таком случае, то, что скрывала тьма было в разы выше человеческого роста, а в моих руках всего лишь секира, а не, мать его, гранатомёт!

Но, конечно же, мне не могло повезти сегодня. Нет. Только не сегодня.

Поэтому из арочного отверстия, фыркая и устрашающе сотрясая землю, на задних лапах выходило то, что должно было подтвердить крепость моего духа, чистоту разума и что там ещё по списку. И да, это были глаза зверя. Огромного, многотонного чудища!

Когда все туловище этрусса залил солнечный свет, он остановился и повёл носом по воздуху, принюхиваясь. Внешне он сильно напоминал медведя. Та же густая, сбитая шерсть, небольшие уши, крупная голова и мощное телосложение. Но этот хищник в добавок был счастливым обладателем смертоносной собакоподобной пасти, вооружённой клинками зубов, выступающими и сверху, и снизу. Если этот капкан сомкнется на шее, то шансов выжить не будет. На задних конечностях отчётливо прорисовывались коленные чашечки, чем зверь успешно пользовался. В какой-то момент мне показалось, что стоять вот так, на задних лапах, ему гораздо удобнее чем на четвереньках.

Но это лишь на миг. Потому что этрусс долго не расшаркивался. Как только его глаза привыкли к яркому свету, он тут же приметил свой обед (меня), требовательно заревел и тяжело рухнул на передние лапы, сотрясая мощными телесами.

Вот и не стыдно мне теперь признаться, что я труханул. Любой бы на моем месте испугался, чего душой кривить. Но бежать-то некуда. И умирать так бесславно не хочется. Что там за южная традиция такая? Может павшего они скармливают чудищу? Так себе перспектива, если честно. Если уж здесь умирать, то предпочёл бы быть сожженным, ну или, на худой конец, закопанным с конем, мечом и прекрасной девицей, как скиф.

Но пока что передо мной открывались не самые радужные перспективы.

Между тем, зверю надоели эти лирические отступления, и он стал быстрее перебрать лапами, приближаясь ко мне. Голодный, наверное.

С трибун слышались возгласы берсерков, призывающих меня пустить кровь этруссу. Это они хорошо придумали.

Что ж, спасение утопающих, дело рук самих утопающих. И спастись ведь нужно так, чтобы меня наёмники зауважали. А это значило лишь одно: никакой трусости и слабости.

Когда хищник оказался в двух метрах от меня, в кровь выбросилась ударная доза адреналина. Я стал размахивать вокруг себя секирой, пристально глядя зверю в глаза. Он остановился, поднялся на задние лапы и заревел. Акустика амфитеатра усиливала звучание так, что рев этрусса заглушал гомон сотни воинов.

Мне ничего не оставалось, как зарычать на него в ответ и пойти в наступление. Зверь, признаться, не ожидал такого поворота. Сперва начал отступать, а потом вспомнил, что когти и клыки из нас двоих, воообще-то, у него и махнул на меня мощной лапой, выбивая из рук щит. Тот тут же разлетелся на щепки, но я не расстроился. Он здесь мало чем мог бы помочь, только руки занимал. От следующего взмаха когтистой лапы я увернулся, кувыркнувшись в сторону и наотмашь рубанул секирой, задев зверя. Этрусс бешено взревел, временно пятясь. Я повторял за ним, с удовольствием увеличивая расстояние между нами, пока не заметил кровь, впитавшуюся в песок арены, тянущуюся за мной темно-багровой полосой. Мельком взглянул на свои ноги и обнаружил рассеченную когтями прямую мышцу бедра. Сквозь разодранную ткань зияли четыре багровые, сочившиеся раны.

Зараза!

Но в долгу я не остался. Лохматая грудь зверя почернела от крови, а из оскаленной пасти обильно закапала пена. Скинув с себя оцепенение, животное снова принялось наступать, с каждым шагом набирая скорость. Если бегает он так же хорошо, как медведь, то мне не удрать, к тому же нога здорово повреждена.