Размах крыльев ангела

– Я не знаю, Маша, это нужно было бы у твоей бабушки спросить. Очевидно, она действительно не придавала этому такого значения, как моя мама, действительно считала всех нас одной семьей.

Миша Коллер замолчал. Стоял у окна, продолжая вглядываться в стальную, темную, словно набухшую после дождя реку, уныло несущую по волнам нелепые светлячки прогулочных теплоходиков. Открытые верхние палубы их были мокрыми, пустыми и бесприютными. Мужик под окном маялся в ожидании кого-то.

Михаил даже не подозревал, что его Мурашка совершенно не знала подробностей жизни семьи. До таких лет дожила и ничего не знала. И правда, почему бабушка ничего ей не рассказала? Берегла, надо думать. Сначала берегла, а потом о чем было говорить, если и семья практически распалась? А теперь вот остались только они двое. Остались и все знают. И что им теперь делать? И может ли он что-то сделать, если для него, по большому счету, ничего не изменилось. Значит, дело в Маше? А у Машки, как назло, теперь вроде бы завелся какой-то хмырь, от которого она без ума. Он, Михаил, свободен, а у нее хмырь…

– А ты знаешь отчего такая странная фамилия – Коллер? – Грустно, не к месту поинтересовалась Маша. – Мне бабушка рассказывала. Прадед был из нижегородских ремесленников, весь его род анилиновые красители делал и ткани красил. В разные цвета, в колеры. Только не знаю откуда вторая «л» взялась, для красоты, надо думать. Прадед уехал в Нижний, поступил матросом на пароход в пятнадцать лет, а потом революция, Гражданская война. А после войны он в Петрограде осел и на прабабушке женился.

Михаил кивнул, все это он знал:

– Но одно мама сделала совершенно правильно – она сделала все для того, чтобы эта квартира осталась семье Коллеров. Как, впрочем, и ты желаешь. Так что все нормально, и этот дом по праву принадлежит тебе. Вот так, и не парься по этому поводу. Живи и радуйся.

Ничего себе радуйся! Как ей теперь радоваться после всего услышанного? На глаза уже навернулись слезы. Нужно было сделать так, чтобы он их не заметил, а то примется дразнить… Боже, о чем она! Когда это было в последний раз, чтобы он дразнил ее за слезы! Нет, сейчас он, наверно, будет ее утешать, а от его утешений станет только хуже.

Вадик верным стражем прохаживался внизу, под фонарем. Вот к нему подошел какой-то дядечка неопределенного вида, что-то спросил. Вадим Кузнецов посмотрел на часы, ответил. Дядечка отошел немного в сторону и тоже принялся кого-то ждать. Теперь это выглядело еще более натуральным, два человека в ожидании встреч. Маша вспомнила про Мишку, в молчании замершего рядом.

Нет, как он посмел знать и ничего ей не сказать! Как он мог так с ней поступить? Зачем он с ней так? Это же самая настоящая подлость! Она, сколько себя помнила, считала его самым лучшим. Самым верным другом, самым смелым защитником. Он казался Щелкунчиком и Маленьким принцем, а он… Она любила его с самого детства, но в семь лет ей было понятно объяснено, что родственники не женятся, потому что у них дети родятся уродами. Он сам же ей это и сказал, а его слова никогда не подвергались сомнению, потому что он был старше на целых четыре года и все знал о жизни. Он сказал ей это громко, при гостях, взрослые тогда весело смеялись, а ей хотелось провалиться сквозь землю от такого демонстративного отказа. Это детское знание оказалось первым в череде многочисленных Машиных потерь, первым и чрезвычайно болезненным. Казалось бы, как можно его сравнивать с гибелью родителей, смертью бабушки, но для Маши оно до сих пор стояло в одном с ними ряду. Если бы она знала, что никакие они не родственники, то не позволила бы ему так фатально уйти из ее жизни, не отдала бы никакой Карине. Да она в Вадика влюбилась потому, что он на Мишу похож.

На фоне всего этого, на фоне такого вопиющего предательства с его стороны остальные Машины приключения не имели сейчас решающего значения, отошли в тень.

Маша громко всхлипнула, некрасиво утерла нос тыльной стороной ладони. На руке остались влажно блестеть сопли, но ей было уже все равно.

– Ты! Ты! – Маша отбежала вглубь комнаты, подальше от него. – И ты никогда мне об этом не говорил! Сам знал, а мне ни слова! Вы все знали, а я… А я…

Михал Юрич растерялся.

– Маша! Что с тобой? Я думал, что ты знаешь…

Он думал! Поглядите, люди добрые! Он думал! Теперь ей казалось, что все беды, произошедшие с ней в жизни, случились именно из-за него. Он знал и не сказал, он не был с ней рядом, он забыл и предал ее. Да если бы она знала, что никакой он ей не родственник, то… То… То и жизнь бы ее вообще сложилась по-другому! А так о ней заботились чужие люди, ей помогали случайные встречные, а он…

– Ты! Ты! – тупо продолжала Мария Константиновна тыкать, как заведенная, гневно вращая глазами.

Миша взял себя в руки.

– Да как я должен был тебе сказать? Когда? Я тебя не видел столько лет! Все же на всех обиделись и не общались! Ты объявилась, только когда бабушка умерла, а я тогда за границей отдыхал с семьей, мне даже не сказали, что тети Гали больше нет. А потом ты замуж вышла, а потом уехала.