Размах крыльев ангела

Легкий скрип входной двери, и если поздно вечером выйти на крыльцо, то прямо перед домом висит на незаметной ниточке ковшик Большой Медведицы. Слегка сдвигается вправо-влево, вверх-вниз ручкой – в зависимости от времени. Семь звездочек, шесть ярких и одна потускнее. Чуть раньше выйдешь – ковшик слева от крыльца ручкой кверху, а если бессонница и среди ночи на крыльцо, то ковшик правее крыльца и ручка вниз. Маша научилась по одному взгляду на ночное небо определять, который час. Тоже ей не сидится на месте, Большой Медведице, да только далеко ниточка не пускает. У каждого в жизни своя ниточка.

Год прошел.

Все у Маши, казалось бы, складывалось неплохо по здешним меркам.

Дом подлатали, подправили. Баню ей срубили прямо за домом, хорошую такую баньку, жаркую, русскую. Работа у нее отличная, важная и значительная. Опять же при первой возможности можно в языке попрактиковаться. Пургин как прознал, что Маша языками владеет, очень обрадовался. Два раза присылал в Лошки особо ценных гостей – одного французского профессора, что интересовался историей раскольничества, и одного американца, любителя экстремальной рыбалки. Приставлена к ним была Мария самолично, удовольствие получила от общения на полную катушку.

Все неплохо, только одна беда – детей не получалось. Маша уже волноваться начала.

Глава 18. Новость

Теплым осенним днем – картошку копали – сидела Мария во дворе у Гавриловны, пила молоко из своей чашки, ела намазанную деревенской сметаной булку и мечтала. Сама мечта ее вроде бы была ни о чем, не сформулированная мечта, но ощущение того, что все будет хорошо, мягко освещало загорелое, пополневшее лицо.

Гавриловна в разговоре глянула на нее мельком, потом внимательно так посмотрела Маше куда-то за ухо и просто сказала:

– Да ты беременная.

И было непонятно, вопрос это или же утверждение.

Маша дожевала кусок булки, сощурилась, глядя на прохладное осеннее солнце, что-то прикинула в голове и так же просто ответила:

– Да, беременная.

И будто бы сама себе изумилась. И попыталась почувствовать внутри себя что-то особенное, новое, что превратится впоследствии в человечка, в ее долгожданного ребенка. Но, кроме тяжести в желудке от булки со сметаной, ничего не почувствовала. Не было даже воплей радости, подпрыгиваний на одной ноге, кружения вокруг себя – как она это умела, – не было, потому что ничего нового вроде бы не случилось, просто ждала и дождалась. Она всегда знала, что это непременно будет, несколько минут назад точно чувствовала, что все будет хорошо.

Интересно, подумала Маша, а есть ли у него ручки и ножки? Она задумалась, пытаясь определить срок своей беременности, потом попыталась вспомнить полузабытые институтские знания, и вышло, что ручки и ножки уже наметились, а еще есть головка, мозг, закладываются основные органы. То есть внутри нее, Маши, спрятан настоящий человек, которому Маше до поры до времени нужно быть и домом, и кормом, и утешением. Словно враз переменилась, перевернулась вся ее жизнь – до сих пор она отвечала в этой жизни только за себя, а теперь все ее время, привычки, повадки подчинены кому-то другому, и будут подчинены долго, очень долго. Как странно. Как прекрасно. Как здорово.

Только Гавриловна будто бы не очень обрадовалась. Перекрестила Машу двумя пальцами, руку ей на голову положила и промолвила:

– Господь даст, о чем задумала. Жди только. Жди, далека дорога.

И принялась собирать для Маши «витамины»: длинную рыжую морковь, тупоносенькую, с тоненьким мышиным хвостиком, тускло-желтую позднюю репку, багровые сердечки свеклы. Хотела дать яркую сплюснутую тыкву, но тыква не поместилась в универсамовскую велосипедную корзинку.

Маша ехала домой медленно, старательно объезжая каждую ямку, каждую кочку. Ехала и вполголоса рассказывала своему ребеночку про то, как красиво в осеннем лесу, как пахнет прелой листвой, грибами, как хорошо, что живет она нынче на свежем воздухе, на приволье. Экология здесь хорошая, не то что в продымленном, прокуренном городе.

– А в Петербург мы с тобой обязательно поедем, когда подрастешь немножко. Учиться там будешь, в театры тебя буду водить, в музеи, в цирк.

Маша все прислушивалась и прислушивалась к себе, пыталась ощутить какую-либо новизну, свою новую, особую емкость, свою значительность. Но никаких объективных симптомов беременности, теоретически знакомых каждому третьекурснику, хоть и бывшему, хоть и фармацевту, все же не находила.

Должно тошнить? Не тошнит. Приступы рвоты по утрам? Нет никакой рвоты. Извращенные желания, например мела пожевать или бензина понюхать? Совершенно не хочется мела. И бензина не хочется. Солененьких огурчиков? Съела один с удовольствием – хрусткий, плотный, с темным пупырчатым тельцем, сочный от холодного рассола, – съела еще один, третий – маленький – уже через силу. Нет, охоты до огурцов тоже не было.