Размышления о постмодерне

Денис Чуранов Размышления о постмодерне

– …Так кто ж ты, наконец?

– Я – бесценных слов транжир и мот.

С недавних пор в материю многих областей теоретического знания было привнесено понятие постмодерна. Рождённый в лоне антагонизма европейского Просвещения и европейского же Антипросвещения, – главным образом, немецкого, – постмодерн впоследствии перекочевал в философию, культурологию, политологию, литературу, и даже в невинные, казалось бы, сферы изобразительного искусства и скульптуры. Но что такое постмодернизм и почему его так легко (если не легкомысленно) впустил в свой рационалистический особняк с прекрасной колоннадой и роскошными вензелями monsieur Модерн? Или, если никакого акта дружелюбного гостеприимства не было, то как этот нигилист-проходимец проник в храм Логики, Науки и Разума и занёс туда пламя сомнения?

XVIII век стал для человечества всем. Без всякого преувеличения, следует настаивать на том, что восемнадцатое столетье сыграло роль решительного водораздела между Старой и Новой историей человека. Позднее средневековье же с последовавшими за ним высоким Ренессансом и Новым временем можно расценивать как этапы, как первые ступеньки винтовой лестницы, сослужившие верную службу своему блестящему потомку – столетью Разума – и передавшие ему в наследство свои лучшие традиции, достижения и наработки, паттерны-клише для будущей кладки оригинального замка. Однако, приступая к характеристике исторических периодов вообще, начинаешь невольно ощущать под ногами зыбкую почву, потому как история – не точная наука, и, стало быть, весьма существен риск нарваться на критику очередного хронографа. Nevertheless. На гребне волны Возрождения XVIII век получил слишком много для того, чтобы не продолжить дело своих смелых пращуров, вновь свернувших мир на путь антропоцентризма после почти тысячелетнего блуждания человека в теологических катакомбах, стены, пол и низкий свод которых суть дьявольски бесчисленные папские буллы, рескрипты и энциклики. На молодой XVIII век возвышенно и грозно, одухотворённо и с интимным прищуром смотрели с настенных портретов лица гениального конструктора Леонардо да Винчи, неизъяснимого Дуранта Алагьери, самопровозглашённого «учёного незнайки» Кребса, революционеров строк Рабле и Дефо, расчётливого господина де Монкретьена, проводника в Новый Свет Христофора Колумба, голландского гения Гроота де Гроция, проклассика рынка Уильяма Петти, грозного Макьявелли, непонятого гуманиста Манетти, сердечного певца Петрарки и многих других Великих, и, глядя на них на всех, XVIII век стал подумывать над тем, «а что такое дагерротипы?..».

В итоге, век Разума породил много интересных вещей, бесспорно прогрессивных для своего времени, среди которых стоит особо отметить доктрину либерализма, теорию и пока ещё робкую практику свободных рынков, гуманистическую литературу, качественно новые живопись, архитектуру и искусство, а также начинавшую оправляться от роли субретки богословия юриспруденцию. Отныне человек был наконец-то предоставлен самому себе и, казалось, в его руках новое будущее, с гуманистическими ценностями, с промышленно-производственными заслугами, с открытым просвещённым обществом. От внезапного осознания потенций своего ума, человек стал мыслить себя уже не как Вечный Жид, обречённый скитаться в неведомых одиссеях до Страшного Суда, а как Дедал, Аристотель, деятельный изобретатель и математик, истый конструктор. В XVIII век человек впервые научился делать одну вещь – сознавать своё положение и свой же modus operandi внутри этого положения, тот самый Сфайрос, в котором задана его, отлаженная по чётким правилам (родоплеменным обычаям, заповедям, законам), жизнь; конечно, всё это делалось пока ещё робко, неумело, подобно тому, как годовалый ребёнок встаёт на ноги или учиться говорить. Отсюда впоследствии вышли герменевтика как искусство вскрывать тексты, словно банки с супом массового производства, спекулятивные учения месмеризма, магии и сновидений, и многочисленные теории, концепции и умозрения в различных сферах человеческого знания. Из шестерёнки до- и внеопытного, непознаваемого мира человек превратился в инженера, способного охватить взглядом этот механизм целиком. Теперь перед ним встала задача научиться отлаживать эти шестерни и, несколько позднее, разбирать их на ещё более мелкие детали. Но новый Человек-Конструктор, будучи ослеплён своими возможностями и разверзнувшимися перед ним перспективами мировой истории, не заметил, как из неведомого диалектического арьергарда выступил бравирующий и опасный Антипросвещенческий проект.