Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина

В десятой главе «Онегина» даётся оценка «заговора», который привёл к «жертвенности»:

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико

Лишь были дружеские споры

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука

Всё это было только скука.

Безделье молодых умов

Забавы взрослых шалунов.

Здесь важно понять, каковы были отношения Пушкина с будущими «жертвами заговора», которые впоследствии получили жертвенное название «декабристы».

Россия присмирела снова,

И пуще царь пошёл кутить,

Но искра пламени иного

Уже издавна может быть

Какое пламя имел ввиду Пушкин, отмечая «искру пламени иного», среди тех, кому «читал свои Ноэли», когда:

У них свои бывали сходки.

Они за чашею вина,

Они за рюмкой русской водки…

— предлагали «свои решительные меры».

Пушкин был связан многими узами, в том числе и родственным, со многими дворянскими семьями России. Многие из этих молодых людей, горячие головы, честные, преданные Родине зажглись от «искры пламени иного» и… попали в сети тайных организаций, об истинном назначении которых имеют довольно слабое представление даже наши современники.

Казалось…

Узлы к узлам…

И постепенно сетью тайной

Россия…

Наш царь дремал…

…

Так выглядят последние, очень важные строфы десятой главы «Онегина». Если же отбросить «ганч» Чернова, то в его «реставрации» концовка станет иной:

Казалось,…

… узлы к узлам.

И постепенно сетью тайной

… Россию…

Наш царь дремал…

Смотрите, совсем немного — малость какая-то: после слова «казалось» — поставлена запятая; «узлы к узлам» — сдвинуты вправо с точкою, означающей конец предложения; вместо «Россия» в начале строки — видим «Россию» в середине строки; и после слов — «наш царь дремал» — исчезла целая строка многоточия,

Это, извините, не «реставратор», а костолом, т.к. «скелет» окончания Х главы у Чернова уже не стоит «прямо», а «согнулся» в нужном автору поклоне, дабы преподнести читателю «заданную» версию. И ведь не стыдно! Нет, не Чернову, а тем, кто публикует подобное. Так что есть прямой смысл идти за Пушкиным, а не за «реставраторами».

Признание самого поэта в письме Жуковскому через месяц после трагедии на Сенатской площади:

«В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишинёвской ложе, т.е. в той, за которую уничтожены в России все ложи».

И снова Х глава «Онегина», в которой, сообщив читателю, как шли дела на Севере, т.е. в Петербурге, Пушкин сосредотачивает внимание на деятельности масонской ложи на Юге, в Кишинёве:

Так было над Невою льдистой,

Но там, где ранее, весна

Блестит над Каменкой тенистой

И над холмами Тульчина,

Где Витгенштейновы дружины

Днепром подмытые равнины

И степи Буга облегли,

Дела иные уж пошли.

Что же это за «дела иные», к которым, в противовес Чернову, поэт относится не только без восторга, но даже с осуждением?

Многие упрощают суть дела, называя Пушкина то «монархистом», то сочувствующим «декабристам», не предполагая за гением собственного разумения и настойчиво навязывая своё понимание того времени, которое в их представлении всегда сводится к безальтернативному выбору между двумя вариантами лжи, закрывая тем самым выход человеку на понимание истины. Но в историческом плане истина, рано или поздно, всё равно выходит на поверхность.

Видимо, России надо было пройти весь путь до конца, заливая его своею кровью, чтобы понять ту истину, которую гений понял «слишком рано». Естественно, эта истина в начале XIX века не могла быть услышана «двигателями прогресса», и вполне возможно, что для большинства современников поэта иногда звучала как ересь. Что же мог предпринять Пушкин, прозревая в будущем весь ужас кровавой бани, которую сами того не понимая, готовили «витийством резким знамениты» многие «взрослые шалуны».

Разсказать им, что понял он сам? Предупредить их о безсмысленности «самопожертвования» в сложившейся исторической ситуации? Дать им совет?

Но вот он читает «Фауста» Гёте, своего современника:

Людской какой-то голос! Что за гость?

О люди! В сердце будите вы злость!

С богами вы желаете сравняться,

А над собой не можете подняться.

Не будь мне жалко слабости людской!

Напрасно проявлял я жалость эту,

И пропадали зря мои советы!

— говорит Нерей — древнее морское божество — добрый, мудрый и справедливый старец, обладающий даром предвидения. Далее Фалес, греческий философ, просит Нерея:

И всё же нас ответом удостой,

Мудрец пучины, старец водяной!

Вот в образе людском огонь пред нами.

Ждёт от тебя ответа это пламя.

Да, члены тайных обществ с точки зрения Пушкина могли представляться «пламенем в образе людском», и поэтому Нерей (он же Протей) — Пушкин отвечает:

Советы? Кто оценит мой совет?

Для увещаний в мире слуха нет.

Хоть люди платятся своей же шкурой,

Умней не делаются самодуры.

Где доказательства, что Пушкин, читая «Фауста», отождествлял себя с Протеем? — может спросить читатель-скептик. Но для этого есть основания — свидетельства современников. Один из ближайших друзей поэта — П.Вяземский прямо сравнивал в своих стихах Пушкина с Протеем:

И слог его, уступчивый и гибкий

Живой Протей, все измененья брал.