Размышления в красном цвете

В этом референдуме было нечто жуткое (uncanny): его результат был одновременно ожидаемым и неожиданным, словно мы знали, что произойдет, но все же на самом деле не верили, что это может произойти. Этот раскол отражает гораздо более опасный раскол между избирателями: большинство (меньшинства, которое вообще взяло на себя труд проголосовать) было против, а все парламентские партии (за исключением Шинн Фейн) были решительно за соглашение. Тот же феномен имел место и в других странах, вроде соседней Великобритании, где как раз перед победой на последних выборах подавляющее большинство считало Тони Блэра самым ненавидимым человеком в Британии. Этот разрыв между явным политическим выбором избирателя и недовольством того же самого избирателя должен служить тревожным сигналом: это означает, что многопартийная демократия неспособна завоевать душу населения, то есть происходит накопление неопределенного недовольства, которое, не получая по-настоящему демократического выражения, может вести к неясным «иррациональным» взрывам. Когда референдумы доносят послание, которое опровергает послание выборов, мы имеем дело с расколотым избирателем, который, скажем, (думает, что он) прекрасно знает, что политика Тони Блэра — это единственная разумная политика, но все же… (всем своим нутром его ненавидит).

Худшее решение — это объявить такое сопротивление простым выражением ограниченности и глупости простых избирателей, для исправления которой нужны лучшая коммуникация и объяснение. И это возвращает нас к несчастному словенскому министру иностранных дел. Его процитированное заявление не просто не соответствовало действительности: крупные франко-немецкие конфликты происходили не из-за вспышек страстей простых людей; решения принимали элитами за спиной простого народа. В нем неверно понималась роль элит: при демократии их роль состоит не только в управлении, но и в убеждении большинства в справедливости того, что они делают, в том, чтобы сделать так, чтобы народ увидел в политике государства свои самые сокровенные устремления к справедливости, благосостоянию и т. д. Иными словами, большинство народа «на самом деле не знает, чего оно хочет», то есть им нужна элита, которая сказала бы им об этом — но элита должна сделать это так, чтобы большинство узнало себя в этом послании. Суть демократии в том, что, как давным-давно сказал Линкольн, нельзя дурачить народ все время: да, Гитлер пришел к власти демократическим путем (хотя не вполне…), но в долгосрочной перспективе, несмотря на все колебания и смятение, большинству все же нужно доверять. Это и сохраняет демократию — если мы откажемся от этого, мы больше не сможем говорить о демократии. Ирландское голосование против также можно прочесть как акт сопротивления настоящей политики тенденции к усилению постполитики, как пример демократического сопротивления прекращению демократии (по крайней мере в знакомом нам виде), проводимому европейской элитой. Это крайнее невежество действительного большинства проявилось в курьезных, но важных деталях: даже ирландский представитель в Брюсселе публично признал, что не читал полного текста Лиссабонского соглашения, которое должно было быть одобрено или отвергнуто на референдуме. Иными словами, избирателям предлагали текст, которого они предположительно не знали — они должны были вслепую довериться опыту брюссельской элиты. И так все чаще и выглядит наша политика свободных демократических решений: нас в буквальном смысле призывают голосовать за (то есть одобрять) сложные тексты, которые выходят за пределы нашего понимания. На самом деле Европе необходима короткая программная конституция, ясно излагающая принципы того, чем «Европа» отличается от других преобладающих социальных моделей (американского либерализма, капитализма с «азиатскими ценностями»…), построенная — почему бы и нет? — по образцу американской конституции. И здесь европейская элита терпит позорный провал. Если бы она действительно была готова «уважать» решение избирателей, она бы увидела в этом выражение глубокого недоверия: проект европейского единства в том виде, в каком он сформулирован сегодня, глубоко порочен. Избиратели чувствуют отсутствие действительно политического видения за экспертной болтовней — они вовсе не против Европы, они за то, чтобы Европы было больше. Ирландское голосование против — это призыв начать настоящие политические дебаты о том, какую Европу мы на самом деле хотим.

В конце своей жизни Фрейд задал знаменитый вопрос: «Чего хочет женщина?», выразив свою растерянность от столкновения с загадкой женской сексуальности. Разве сложности с европейской конституцией не свидетельствуют о той же растерянности: какую же Европу мы хотим?

Глава 3. Нейронная травма, или Рождение пролетарского cogito