Разная доля нас ожидает

И я дышала. И сходила с ума от запаха мороза и хвои, которого было отчаянно мало, так мало, что я никак не могла им насытиться. Может, потому, что Лирвейн был далеко? Надо приподняться, обнять его руками, которые снова стали свободными, погладить, уткнуться ему в ключицу, жадно вдыхая аромат его тела. Лир застонал, до боли сжимая меня в объятиях, потом взял в ладони лицо, поцеловал в закрытые глаза, что-то сбивчиво говоря. Слова доходили с трудом, я мало что понимала.

— Прости, милая. Прости, не могу иначе. Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас, но ты моя, целиком и полностью. Так, как будто его никогда и не было, так, словно между нами ничего не стоит. Да, я эгоист. Да, это подло, но я никогда не был святым, и методы мои тоже были далеки от идеальных. Не меняюсь. Да, не меняюсь, прости меня.

— С-с-сволочь, — задыхаясь выдохнула я. — Заставляешь же!

— Обманщица, — рассмеялся блондин, не переставая ласкать меня. — Я заставляю делать то, что ты сама хочешь. Если бы ты хотела меня ударить, то ударила бы. Если бы ты желала убежать, если бы тебе было плохо, то этого бы не было.

— О себе думаешь, опять только о себе!!! А как же я?! Я же буду помнить, буду знать, как же я в глаза…

— Ты много говоришь. — Мне закрыли рот поцелуем, одна рука легла на колено, потом спустилась ниже, пока не достигла подола платья. Его прикосновение обожгло. — Чувствуй! Желай! Не сопротивляйся своим желаниям.

Ярость поднялась волной, воспламеняясь огненной стихией, рассыпаясь искрами по телу, которые жгли, требовали выхода, но… оказались заперты! Я ничего не могла поделать!

— Подлец, какой же ты подлец, Лирвейн!

— Он иной? — вскинул бровь.

— Он такой же, — зло рассмеялась я. — Такой же, может, и хуже, я не обольщаюсь! Но!!! Он хотел быть для меня хорошим! Хотел!

— А я не успел, — отозвался блондин, неожиданно нежно прижимая меня к себе. — Я ничего не успел, Аленька. Значит, потом… значит, буду хорошим потом.

Меня снова целовали, целовали так, что я теряла голову от страсти, то жадно отвечая на каждое движение его губ, то злясь. О Создатель, как же я злилась! На непослушное тело, которое загоралось от каждого прикосновения, на стихии, которые, реагируя на это, снова искрами рассыпались по телу, отчаянно требуя удовлетворения, на свое сердце, которое стучало так, словно вырваться желало! И да, я бы тоже этого хотела! Вырвать, разделить на две части и выкинуть, утопить, уничтожить то, что сияло белым огнем! Оставить только то, драгоценное, которое грело, словно костер в ночи, которое пахло пряностями и осенью.

Но невозможно! Нереально… Потому злость уступала место преступной нежности, и я легонько, едва касаясь, скользила кончиками пальцев по его груди, целовала гладкую кожу, пробовала ее на вкус, чего хотелось так давно.

А он таял. Таял, поглаживая меня по волосам, прерывисто выдыхая сквозь зубы, когда непослушные… нет, послушные подсознательным желаниям пальчики становились слишком смелыми, на мой взгляд… и да, я чувствовала, что ему хотелось гораздо большего. Наконец он не выдержал и с тихим рыком опрокинул меня на ковер, прижимаясь, гладя, целуя, а я снова разозлилась, снова из глубин души поднялась сила и опять… опять рассеялась по телу, не в силах причинить ему вред!

— Ты меня любишь, — задыхаясь, сказал Лирвейн, уткнувшись в ложбинку между грудями. — Не можешь навредить. Как потенциальному отцу ребенка.

— Че-е-его?! — От такого поворота я настолько… эм, скажем, удивилась, что даже в себя немного пришла.

— Ну как и Евграну, — улыбнулся Лир, приподнимаясь. — Любимые… магия заботится о возможном потомстве, которое при сильных родителях станет еще сильнее.

Нет, я, конечно, что-то такое слышала… Но это… это отрезвило окончательно. Я вспомнила. Вспомнила видения на испытании в Храме Стихий. Вспомнила рыженьких детей Евграна.

«Поляна в сосновом лесу, солнце, пронизывающее пространство, медовыми бликами растекающееся по свежей, яркой зелени. Искрящееся на рыжих волосах маленькой девочки, сидящей в нескольких метрах от меня и плетущей венок. Малышка вскинула голову, и я увидела знакомые малахитовые глаза на маленьком личике. Она вскочила, отряхнула зеленое платье, взяла венок и с криком: „Мама!“ — кинулась ко мне. Но пролетела мимо, а я обернулась и увидела, как ее подхватывает молодая женщина. Я. Красивая, счастливая. Рядом с ней такой же рыжий, но сероглазый мальчик».

Прикусила губу, стараясь физической болью привести себя в чувство и увести на второй план ту муку, что поднималась в сердце с каждым мигом видения.