Разница во времени

И поехал я сегодня в ту школу. Ребятишки цветы вручили, рапорт мне отдают. А потом повели меня в зал, где музей открылся. Я волновался вообще-то, – Антон Петрович замолчал и глубоко вздохнул, – а как в тот зал вошел, совсем меня затрясло. На стене фотографию увидел. Меня к ней сразу как магнитом потянуло. Смотрю, а на карточке этой вроде я, только моложе лет на двадцать. Мать говорила, что мы похожи… Вот так, – и он замолчал, глядя куда-то в окно.

Ольга незаметно вытерла рукой слезу, медленно сползающую по щеке.

Потом они молча допили кофе, и Антон Петрович, заглянув в покрасневшие глаза Ольги, спросил:

– Сколько же вам все-таки лет, что так близко к сердцу принимаете вы чужую боль?

– Двадцать восемь.

– Я думал меньше.

– Разве возраст имеет какое-то значение для понимания чужой боли? – Спросила Ольга.

– А как же. Я вот так не могу. Зачерствел. Потому что к моим годам ко всему привыкаешь.

– Вы ж молодой совсем. Вам лет сорок, наверное?

– Сорок семь, – улыбнулся Антон.

– Ну и что ж? Мне кажется, не так уж много разницы в нашем с вами восприятии мира. Может, просто вы мудрее, – искренне польстила Ольга.

– Хотелось бы верить. Но знаете, Оля… Раз уж разговор такой зашел… Честно говоря, мне редко приходится вот так на равных беседовать с молодежью. Сын и дочь не в счет – дети есть дети, как ни крути, невольно скатываешься на воспитание. А вот с вами вчера пообщался и просто был потрясен, какой я другой. А, может, это вы не такая, как все? – Он вопросительно посмотрел на Ольгу. – В общем, не буду ничего объяснять. Просто я старый. Вот и все.

– Нет, и все-таки дело не в возрасте. Просто вы в другом времени живете, – задумчиво заговорила Ольга, но тут же сменила тон. – Но раз уж вы уверяете, что такой взрослый, пожертвуйте еще одним вечером и по-отечески сводите меня на салют.

ХХХ

Красная площадь заполнялась народом. Антон Петрович повел Ольгу на Крымский мост, но и здесь было полно людей. Казалось, москвичи и приезжие, взрослые и дети, – все пришли сегодня сюда, семьями, парами, молодежь – большими компаниями. Ольга, пожалуй, никогда не видела так много людей и подумала, что, наверное, любое другое, заранее объявленное, мероприятие ни за что не собрало бы столько народу, как это всеобщее желание причастности к зрелищеу. Можно смотреть салют и из окна квартиры или по телевизору, но все почему-то идут сюда, хотят видеть его воочию, а скорее не просто смотреть, а чувствовать себя едиными с этой толпой, вместе со всеми, разом испытывать восторг и трепет от грандиозной, мимолетной, кратковременной красоты, вздыхать единым со всеми ахом, когда в небе с грохотом рассыпается что-то неповторимо прекрасное. И как будто, отвечая ее мыслям, толпа притихла в ожидании, готовая взорваться, задышать, задвигаться с первыми залпами. Было ощущение, что многотысячное собрание спокойно и торжественно дожидается начала. И уже вроде бы совсем не было местечка, чтобы поставить ногу, но люди все прибывали.

Толпа настолько приблизила, притиснула Ольгу к Антону, что ей на какой-то миг стало неловко. Захотелось отодвинуться, отдалиться от него хоть на локоть. Она попыталась это сделать, но людская масса становилась все гуще и, вопреки ее попыткам отстраниться, толкала в спину, все с большей силой приближая их друг к другу. Так и стояли в неловком молчании, пока первые оглушительные залпы не заставили всколыхнуться живое море.

Ольга едва успевала поворачивать голову, следя за каждым новым всплеском салюта, и вместе со всеми восторженно ахала при виде особенно ярких россыпей в небе.

Но погасло сиянье. Люди еще ликовали и, медленно двигаясь, начали постепенно растекаться по Москве. Ольга, под впечатлением от зрелища, молчала, близоруко щурясь, смотрела по сторонам и то и дело терялась, так что Антон каждый раз вылавливал ее из толпы за руку. Потом надежно захватил ее ладонь и, как ребенка, не отпускал от себя до самой гостиницы.

В фойе простились почти без слов. Ольга и сказать не успела, что завтра улетает. А утром закрутилась в сборах, спешила и вспомнила об Антоне Петровиче уже в самолете. Вспомнила, как о чем-то хорошем, до обидного быстро, промелькнувшем. В голове крутились полузабытые стихи какой-то северной поэтессы:

Звезд зеленые горошины

С неба падают в окно,

Ни плохого, ни хорошего

Нам с тобой не суждено.

Ни печали, ни веселости,

С глаз долой, из сердца вон.

Мой зеленый поезд тронется,

Закачается вагон.

Я взгляну в окошко черное

И увижу два огня.

За высокой цепью горною

Ты остался без меня.

Поезд режет тьму уверенно,

Чтоб расстаться нам помочь,

О тебе, навек потерянном,

Буду думать я всю ночь.

А когда заря таинственно

Расцветет в рассветной мгле,

Я пойму, что ты единственный,

Кто мне нужен на земле.

Стихи не давали покоя, отбивали ритм в голове, и Ольга даже начала сердиться на себя за эти мелодраматические строчки, которые ни с того ни с сего пришли ей на ум. Случайная встреча, думала она. Как в поезде, когда раскрываешь душу незнакомому человеку, потому что знаешь, что больше никогда не встретишься с ним.

ХХХ