Интервью Георгия Кизевальтера с Иваном Чуйковым
«Переломные восьмидесятые», Москва, 2014. И пришла свобода
Георгий Кизевальтер:
Многие авторы считают, что первая, доперестроечная часть 80-х являлась органичным продолжением 70-х и потому не принесла никаких перемен в нашу жизнь. Можешь ли ты сказать, что с перестройкой в твою жизнь и твое творчество все же вошли изменения?Иван Чуйков:
Сперва стоит уточнить, о каких изменениях идет речь. Я бы как раз начал с того, что рубеж семидесятых – восьмидесятых был для меня, пожалуй, самым лучшим, самым плодотворным временем, когда у меня закончился первый цикл «Окон», – мне казалось, что я уже все в них понял, а с учетом того, что ничего не выставлялось и не продавалось, уже было не очень интересно их делать, – и с 1982 года начались «Фрагменты». Я был полон энтузиазма и сделал тогда много важных работ. А изменения второй половины 80-х были связаны лишь с новыми коммерческими возможностями, когда ВХПО им. Вучетича стало продавать наши работы иностранцам. Это, конечно, облегчило жизнь во многих отношениях, потому что я смог уйти из худкомбината и больше там не работал. Цены были по тем временам приличные, хотя иностранцев сильно нагревали на этих сделках, потому что назывались цены в рублях, а потом их переводили в доллары по официальному курсу с наценкой ВХПО. Поэтому Катрин Тьек из «Галереи де Франс» жаловалась, что по таким ценам она с трудом может продавать незнакомых художников, только что появившихся на международной арене.Важно и то, что в это время в Москве появились серьезные люди из западного арт-мира. Наш круг ведь практически ничего не продавал иностранцам – бывали только случайные продажи. А тут появились такие фигуры, как Жан-Юбер Мартен, кто-то из Центра Помпиду, крупные галеристы, вроде Фельдмана. С Мартеном вместе приехал из Швейцарии Пауль Иоллес – важная фигура в арт-бизнесе, очень хороший человек и замечательный коллекционер. Когда они рассказали своим, что наше искусство стоит внимания и денег, то дипломаты (в основном, швейцарские) стали по одной, по две работы покупать. То есть произошли коммерческие изменения, бытовые, но в творческом плане для меня ничего не поменялось. Я всегда считал, что можно и нужно делать только то, что тебе интересно. Начатый тогда цикл «Фрагментов» казался мне очень интересным и важным, и этого убеждения хватило мне до конца 80-х.
Кстати, вспомнил сейчас одну из многочисленных анекдотичных историй, связанных с приездом первых западных арт-дилеров в Москву. Это были Энн Ливе (Ann Livet), Филлис Кайнд, Клауке и кто-то еще. Они походили по мастерским, а потом со списком художников и с энтузиазмом первооткрывателей отправились в Союз художников, где им объяснили, что таких художников у них нет. Поскольку я говорил по-английски, они вновь пришли ко мне с вопросом, «как быть, ничего не получается», и тут мне приходит в голову такая вздорная идея: а пригласите-ка вы двух художников-функционеров Союза художников, которых я вам назову, на ярмарку в Чикаго, – а речь шла именно об этой ярмарке. Эти чиновники все определяли, что пускать, а что не пускать за рубеж. В общем, американцы выслушали меня с недоверием, но через несколько дней Энн звонит мне из аэропорта и радостно кричит: «Получилось!» Я говорю: «Что получилось?» – «Все хорошо, готовьтесь!» И действительно, через некоторое время приходит предложение из салона по экспорту привезти работы на предмет показа для чикагской ярмарки. Мы все – я, Илья Кабаков и Эрик Булатов, Васильев и еще ряд художников – везем туда свои работы, и их все… отвергают, кроме одной работы Эрика (кажется, той, где был некий пейзаж с соснами). А через некоторое время я вижу в каких-то журналах фотографии с этой ярмарки, где на первом плане стоят наши герои! Т. е. они поехали туда, а наши работы – нет. А они так и не узнали, что попали они на ярмарку благодаря мне! Я им оказал протекцию!
Георгий Кизевальтер:
Забавная, хотя и характерная для России история… А как еще наши власти радовали тебя в то время?